Дюгомье совсем сжался в комок.
У этой вполне приличный вид. Где вы такую нашли?… И вы могли бы ее надевать, когда будете приходить… Моя жена, моя кровать, моя курточка — прямо братство… Пятнадцать тысяч, мсье Виктор…
Дюгомье(стал совсем ватным). Да, конечно, Эмиль. Охотно. Вы правы…
Мажис. Я тоже думаю, что прав. (Показывая на голову.) Котелок-то этот варит.
Дюгомье. Но у меня при себе нет…
Мажис. А если поискать хорошенько, мсье Виктор…
Дюгомье. Уверяю вас…
Мажис. Сегодня только четвертое. Не скажете же вы, что истратили уже свои шестьдесят две тысячи? Разве можно быть таким транжирой…
Дюгомье(все еще испуган). Мне надо было расплатиться кое за что.
Мажис. И это кое-что важнее нас? Важнее любви? Бедная Гортензия! Она будет очень разочарована, если я вернусь с пустыми руками…
Дюгомье(взбунтовавшись). Послушайте, вы! Может, не будете так далеко заходить?
Мажис(кричит). Я далеко захожу!
Дюгомье вздрагивает и отступает.
Маленькое усилие, мсье Виктор… Конечно, вам этот разговор очень неприятен… (Ласково.) Хорошо, вышлите…
Вконец запуганный Дюгомье, не отводя глаз от Mажиса, дает ему деньги, провожает до правой кулисы, выходит вместе с ним. Мажис возвращается слева.
(В зал.) Теперь я существовал. Три тысячи франков за визит — обо мне уже было трудно забыть. На деньги я плевать хотел. Даже не знал, на что их и потратить. А вот Дюгомье эти пятнадцать тысяч ой-ой-ой как чувствовал. Со своей бедной матерью. У него образовалась брешь. И этой брешью, этой пустотой был я. Лишения, и каждое из них — я. Можно жить даже пустотой. Возьмите, к примеру, пылесос. Но вот усилий, которые я прилагал, чтобы быть с ними, быть все-таки рядом, я им простить не мог. Они эти мои старания презирали, считали идиотскими, смешными, смехотворными. Потому что однажды я понял: они считают меня сумасшедшим. Сумасшедшим. Меня! Меня, к ним взывавшего! Меня, простиравшего к ним руки! Меня, призывавшего их к здравомыслию! Сумасшедший! И все разъяснялось. Их взгляды, их любезность. Почему Дюгомье терпеливо выслушивал меня. Представьте, однажды я просидел у него три часа с четвертью. Издеваясь над ним. Думаете, он рассердился? Ничего подобного. «Да, Эмиль. Вы правы, Эмиль». И Гортензия точно так же: «Да, Эмиль. Ты прав, Эмиль». Я был словно в вате. Как младенец, как больной, как пьяница. Страх будто туманом окутывал их, и этот туман вставал между ними и мной.
Гортензия выходит вперед и, не видя Мажиса, идет к комоду.
