— Это мы, чтобы скорее план кончить! — сказал Гришука.
— Пусть он сделает триста, — маленький Мусакеев спокойно подошел к Гришуке. — Пусть пятьсот. Я ему скажу спасибо.
Тут Гришука неожиданно дал ему подножку и сам же полетел на нары.
— Простой человек. Не хитрый, — сказал Мусакеев смеясь. — Работает хорошо.
Им было весело и просторно в маленькой землянке, где даже повернуться негде — вот нары, а вот уже и стол. Считая взрывы, они не замечали, как убегают дни, один за другим. А дни, между тем, стали длиннее, синева неба гуще, и все ослепительнее были переливы солнца, все теплее становилось спине под этим сияющим весь день горном. Блестящая снежная корка около землянки порозовела, и дядя Прокоп однажды остановил всех около тамбура:
— Кто скажет, что это такое?
— Это от взрывчатки, — сказал Саша.
— Нет, милые. Вы молодые, должны знать. Это простая штука — снежные бактерии ожили. Это самая настоящая весна.
А у Залетова и кладовщицы весна была особенная. Павла теперь только и видели на трассе, где они с послушным Гришукой неизменно давали по две с половиной нормы, или же за столом, перед лампой, поставленной прямо на учебник. Волосы его уже пора было подстричь. Ложился Залетов позже всех, и ночью, когда все спали, можно было услышать его сосредоточенный, суровый шепот.
Каждый вечер к нему подсаживалась Клава и, захватив локтями четверть стола, начинала выписывать в тетрадке столбики цифр. Она строгала бритвой карандаш и сдувала стружки в сторону лампы. Иногда она спрашивала:
— Сколько будет восемнадцать умножить на четырнадцать? Кто скажет? Скорей!
И, конечно, с нар отвечал Васька, и, конечно, ошибался:
— Двести сорок два!
Кладовщица давно уже перестала напевать свое «ту-ру-ру», что-то медленно горело в ней. Как-то утром, когда все одевались, чтобы идти на трассу, Клава невзначай сказала Павлу:
— Залетов, у тебя ватничек на мой рост. Давай поменяемся! Теплее будет — и тебе и мне…
И они тут же обменялись телогрейками.
— Тепло тебе? — спросила Клава.
— Небо и земля! А тебе?
Клава кивнула.
И Васька — он всегда был начеку, — Васька подошел к ней со своей телогрейкой.
— Примерь, может, и моя подойдет. Надевай, не бойся!
А когда Клава примерила громадный ватник, Васька сам надел его и пошел к нарам, поглаживая грудь и спину, оглядываясь на взрывников.
— Теперь и мне будет тепло!
Прокопий Фомич стал замечать в Ваське новую черту. По вечерам, когда взрывники, поужинав, сбивались в «кружок бритья» или «кружок моментального ремонта обуви», Ивантеев начинал вдруг пересаживаться с места на место и все оглядывался, все искал что-то.
