7
Мы живем в старом доме. Кухня и две комнаты. Черепичная крыша покоробилась, словно прогнивший картон. Мама жалуется, что в комнатах во время дождя приходится подставлять лоханки, корыта и тазы. Течет, как сквозь сито. Штукатурка облупилась. Весной мама побелила весь дом, чтобы хоть пахло свежестью. В прежние времена во дворе была конюшня. Сейчас от нее и следа не осталось. Вокруг выросли высокие дома. Между ними доживают свой век несколько хибар, таких же, как наша. По всем бульдозер плачет. Мы включены в списки на переселение в новый дом, который будет готов весной. А впрочем, верить обещаниям строителей — равносильно тому, чтобы Рени поверила, будто я Ромео… Может, и не Ромео, но мне она здорово нравится. Иногда перед такими девчонками, как она, я так заливаю, что потом сам не знаю, где правда, а где вранье. А может, действительно Рени запала мне в сердце? Такого чуда со мной не случалось. Когда мои однокашники впервые повлюблялись, мои мечты были прикованы к лавкам и магазинам. По принципу: мое — это мое, а чужое может стать моим.
Мама встретила меня на пороге. Наверное, сидела у окна, ждала, когда появлюсь.
— Скорей, сынок, третий раз еду подогреваю.
Вообразила, что в тюрьме я голодал, и старается мне готовить блюда, которые я люблю с детских лет. Поставила на стол поджаренный перец с томатным соусом. Прикинула, что этого мало, и, поджарив баклажаны, залила кислым молоком с укропом и чесноком.
Кто меня не знает, мог бы подумать, что я завзятый вегетарианец. Если б это было так, то не было бы у меня таких плеч, которые есть сейчас. К перцу, помидорам и баклажанам я просто привык с детства, а позднее эти овощные блюда стали для меня идеальной прокладкой перед тем, как опрокинуть рюмку виноградной. Они возбуждают аппетит и просят спиртного, это я почувствовал только сейчас. Однако в присутствии матери я не пью. Возвращался, правда, я пьяным много раз, но перед ней выпивать избегаю. Я меры не знаю, неудобно мне у мамы на глазах наклюкаться.
Вот она села, положила локти на стол, подперла ладонями подбородок и уставилась на меня.
Взглядом я спрашиваю: что случилось, хотя мне и так ясно, почему она села напротив.
— Ничего. Не могу наглядеться. Где твои усы?
— Для чего они мне? Лишняя забота.
— Ты выглядел точно так же перед тем, как начал работать…
Маме пятьдесят. Для ребятишек нашего района она бабушка, для моих сверстников — тетя Кука. В тюрьме она мне часто снилась. Одни и те же слезливые картинки детства: то же милое лицо, букетик цветов над ухом, мужская походка и сигарета в руке.
