Она сначала заходила, Ваша мама, руку щупала, щёку, лоб трогала. И уходила, совсем. Ей уже тогда главврач объяснил, что отец Ваш практически невозвратен. Особенно в тех примитивных условиях, сами понимаете. В общем, предложили забрать, додержать в домашнем пригляде – в любом случае, госпиталь был уже бессилен, положительного сдвига – ни одного…»
– И что? – вскричал Моисей, оторвав глаза от письма. В это мгновение он не заметил даже собственного крика, потому что уже понимал, к какому финалу идёт рассказ отцовской вдовы. Но всё ещё надеялся, хотя доподлинно знал уже, что – напрасно. И снова неслышно вскрикнул: – И что же дальше?
Будто услышав его, вдова продолжала излагать так же размеренно и подробно, отвечая ровно на его вопрос:
«…В общем, отказалась она, Ваша мама. Сказала, будь что будет, но забирать ей мужа некуда, да и не справится она со всеми этими трубками и суднами. Просто не потянет, ни по какому. Она уже в то время со снабженцем жила, в его квартире. Это, правда, чуть потом выяснилось. Как и то, что этот человек ультиматум ей поставил: или со мной, или будешь сидеть при нём неотвязно, весь остаток жизни вынося за паралитиком судно…»
– И? – невольно прошептал Дворкин. – Ну и?..
«…И тогда я решила, что заберу его. Подумала, справлюсь. Женщину в помощь подберу, из беженок, без жилья, и вдвоём – потянем. Одним словом, так и сделала. Перевезла к себе на квартиру, хорошую няню в помощь определила. И стала разговаривать с ним, часами. Поначалу тоже не надеялась, что оживёт, что сдвинется процесс с мёртвой точки, что постепенно отпустит паралич, хотя бы секторально: по кусочку, по частям, освобождая, растормаживая отдельные нервные окончания. И что Вы думаете? Утром как-то, на второй год этой спячки глаза открыл и говорит, со строгостью, как положено: мол, скажите им, чтобы не хитрили, а то они вечно ограничитель оборотов у движка подкручивают. Я им, говорит, не раз категорически запрещал такое делать, так и передайте, а что танк у них после пулей в горку влетает, так от этого двигатель портится, и это легко может произойти в обстановке боя, к гадалке не ходи. И больше не стану повторять, уволю с позором и с довольствия сниму, это ясно? Няня тогда была с ним, сама я в госпитале дежурила, так она всё на бумажку записала и мне передала, а сама, помню, как прочитала бумажку ту, так просто от радости вся светилась – извините, что сама же так да про себя.
Ну а потом пошло дело на поправку, просто семимильно понеслось. Сначала пошёл, с поддержкой, потом с палочкой, при ясном сознании и доброй памяти. А буквально за неделю до победы – всё! Палку отшвырнул, в голос рассмеялся и лёгкими перебежками вокруг нашего дома два почти что полных круга сделал. Как раз письмо в тот день от Вас пришло, где вы писали, что под Прагой стоите в ожидании, мол, самой последней атаки…»
