Люди заглядывали в дом ненадолго — выпивали бокал-другой и исчезали. Прошло минут двадцать, и Алексис подумал, что пора и ему попрощаться с хозяевами, но заметил, что Нина увлечена беседой с Кристианом Мармандом, футбольным вратарем. Каждый держал в руке по бокалу шампанского. Приблизившись к ним, Алексис услышал, как всемирно известный чемпион произнес:
— Время для меня — это девяносто минут, в течение которых я гоняюсь за мячом. Мое прошлое не представляет интереса, а вообразить себе будущее я не в силах. Но в течение этих кратких минут на стадионе, пока мое тело и мой ум выдают лучшее, на что они способны, пока крики болельщиков, опьяняя, влекут меня вперед, я как бы делаю шаг в бессмертие.
— Понимаю, — сказала Нина.
Алексис отошел. Видя, что он остался в одиночестве, мадам Тремюла подошла, чтобы занять гостя. Возможно, она просто выполняла свой долг хозяйки дома, как только что это делал ее муж.
— Я рада вас видеть наконец. Вы действительно так обаятельны, как утверждает Нина?
— Неужели она говорила обо мне хорошо?
— Да. Очень.
— А мне просто не верится, что я вижу вас воочию. Я так много наслушался от жены о вас, что вы в моих глазах стали едва ли не героиней легенды.
— Я? Но я ничего особенного собой не представляю.
Она удалилась, оставив позади себя запах духов, пряный запах, какого ему еще никогда не приходилось вдыхать, — должно быть, потому, что духи эти были слишком дороги для женщин его круга. Алексис отметил, что у нее изящная походка. Хотя высокой ее не назовешь, похоже, у нее длинные ноги. Как хотел бы он влюбиться в такую женщину! Потом он подумал, что ему ничего не стоит воспылать страстью — ослепительная внешность и несколько любезных фраз, ничего не значащих в устах светской львицы и искусно оборванных на полуслове в соответствии с правилами светского общества. И еще это самоуничижение, то ли искреннее, то ли притворное: «Я ничего особенного собой не представляю».
Появилась толстая рыжая девочка лет шести или семи. Она пришла поцеловать маму с папой и приветствовать знакомых гостей. Всем остальным она сделала глубокий реверанс, и Алексис с удивлением подумал: вот ведь попал в такой дом, где девочки приучены делать реверанс. Жаль только, что она такая толстушка!
Батифоль подошел к Женевьеве Тремюла, обнял ее за талию и слегка приподнял.
— Как он глуп! — смеясь, сказала она.
Батифоль фальцетом повторил за ней:
— Как он глуп! Как он глуп!
Этими восклицаниями комик обычно пересыпал свои монологи, чем в основном и был знаменит. Стоило заговорить о Батифоле, как кто-нибудь тут же подхватывал: «Как он глуп! Как он глуп!»
