Прохаживаясь то в гору, то под гору по тоскливому парку, он изыскивал все новые и новые доводы, что ему нельзя теперь пользоваться своими преимуществами командира. А между тем — обратись кто-нибудь из батальона к нему за увольнительной, не исключено, что он ее дал бы.
Сивер оглянулся, словно кто-то и вправду обратился к нему, и услышал позади себя легкий треск — рябая кора сосен лопалась от холода.
Стройные и рослые, тянутся сосны, ели в старом парке Фили. Одной сосны хватило бы, чтобы протопить все печи в заброшенных бараках, и потеплело бы на промерзшем полу, где, не раздевшись, спят вразвалку усталые солдаты. Одной только сосны хватило бы, но никто из солдат и веточки не тронул.
Чем дальше майор углублялся в парк, тем чаще останавливался. Нет здесь, кажется, дерева, в тени которого не лежал, нет здесь, кажется, стежки, по которой не проходил со старшим сыном Дониэлкой. Сиверу не пришлось особенно напрягаться, чтобы восстановить в памяти тот далекий зимний день, когда учил сына ходить на лыжах. Но не об этом задумался теперь майор.
За неполных четыре месяца, проведенных им на фронте, он, как и многие другие, успел очень многое передумать и, как многие другие, пришел к выводу, к какому еще в первые недели войны пришли солдаты и командиры переднего края: война так скоро не кончится. Она продлится больше месяца, больше полугода, больше года. Но в том, что Красная Армия победит, не сомневался даже и теперь, когда враг стоял под Москвой. Часто говорил об этом с солдатами, а еще чаще — с самим собой, потому что его жизнь, как и жизнь любого из солдат, могла в любую минуту оборваться, а тот, кто не задумывается над тем, что произойдет после того, как его не станет, — тот, собственно, не солдат, а просто человек с винтовкой. И странное дело — всякий раз, думая, сколько еще может длиться война, он совершенно не принимал в соображение возраст своего Дониэлки, делал вид, будто забывает, что закон, властный над всеми, властен и над его сыном. Напомнили ему теперь об этом подросшие у подножья пригорка сосенки. Сколько таких молодых стройных сосенок видел он лежащими на дорогах за неполных четыре месяца войны.
Каждое деревцо в парке напоминало, что отсюда домой, до Дорогомилова, всего каких-нибудь двадцать, двадцать пять минут езды. Пешком это может продлиться… И тут же Сивер пытался себя уверить, что его семьи в Москве нет — именно по этой причине после шестнадцатого октября перестали вдруг прибывать от нее письма.
