Адель подняла голову и слабо потянулась рукой к чашке, но рука слишком дрожала, чтобы взять чашку, и женщине пришлось поднести ее к губам девочки.
— Ты потеряла сознание, — сказала она резко. — Так как ты говоришь, кто ты такая?
Адель повторила свое имя.
— Мою маму зовут Роуз, — добавила она. — Роуз Талбот сейчас, но она была Роуз Харрис.
У женщины дрожали губы, но было ли это от эмоций или просто от старости, Адель не могла понять.
— После того как ее забрали в больницу, я нашла письмо в ее вещах, на котором был этот адрес. Вы моя бабушка?
— Сколько тебе лет? — спросила женщина, придвигая свое орехово-коричневое лицо ближе к лицу Адель.
— Двенадцать, — сказала Адель. — Мне будет тринадцать в июле.
Женщина положила себе руку на лоб, вонзив ногти в кожу, жестом, который Адель сотни раз видела у мамы. Иногда это означало: «Я не могу сейчас с этим справиться», а иногда: «Убирайся с глаз моих сама знаешь куда». Это не было хорошим знаком, но Адель понимала, что в ее положении отступать нельзя.
— Они поместили меня в приют, — выпалила она. — Но там случились плохие вещи, поэтому я убежала. Я не знаю, куда мне идти, мне просто некуда идти.
Женщина все еще не сводила глаз с Адель, и ее густые брови сошлись вместе, будто от удивления.
— Какие плохие вещи? И где твой отец?
Ее тон был холодным и подозрительным, и вдруг Адель не выдержала напряжения, которого ей стоило притворяться и вести себя как взрослая, и начала плакать.
— Я не нужна ему, он сказал, что я не его ребенок, — сказала она сквозь всхлипывания. — А мистер Мэйкпис пытался делать со мной грязные вещи.
— Ради всего святого, перестань реветь, — сказала резко женщина. — Я не могу этого выносить. Вставай и заходи в дом.
Адель лишь на мгновение секунды увидела Керлью-коттедж, прежде чем снова потеряла сознание. Она будто зашла в магазин со всяким хламом на вокзале в Кингз-кросс — затхлый запах старых книг и мебели, мрачная комната, напиханная вещами-сувенирами из прошлого.
Хонор Харрис уставилась на лежащую на полу девочку и пришла в такой ужас, что не знала, как поступить. Ее сердце опасно билось, и давно похороненные чувства угрожали подняться в ней и выплеснуться наружу. Она на мгновение взглянула на дверь, думал, не побежать ли за помощью, но обращаться за помощью было не в ее характере, поэтому она встряхнулась, подняла девочку и положила ее на кушетку.
Это простое движение, когда она подняла девочку, вернуло к Хонор ее природный инстинкт защитить любое раненое животное. Кожа девочки была сильно опалена солнцем, она была грязной, волосы спутаны, и когда Хонор сняла с нее носки и туфли, то невольно охнула. Ноги выглядели как куски сырого кровоточащего мяса, и было ясно, что она прошла очень долгий путь, чтобы добраться сюда.
