С а м о й л о (улыбается; он готов согласиться, но встречается со жгучим взглядом Петьки и качает головой). Куда мне…
П е т ь к а (требовательно). Мой приз!
Л ю б а ш а (оборачивается, удивленная тишиной, вдруг оборвавшей говор и смех толпы.) А это кто такие?
Окруженные мужиками, появились И в у ш к и н и его товарищ, В а с и л и й Г о л ь ц о в, оба усталые, в потрепанной одежонке. Все смотрят на них с живейшим интересом.
И в у ш к и н. Мы — питерские. Ходоки. А идти сюда посоветовал один ваш земляк. (В толпе узнает своего питерского знакомого — солдата с самоваром.) Здорово, друг! Самовар довез до дому?
К р е с т ь я н е. Мотри ты, знакомые!
— Ай да Анисим!
— Теперь у Анисима Охапкина лучший самовар на селе.
О х а п к и н. А ты, паря, спасителя своего в больницу пристроил?
И в у ш к и н. Да. Только в беспамятство он впал, так и не поговорили толком.
Анисим Охапкин гордо оглядывает односельчан, довольный тем, что они видят его близость к этим диковинным людям из Питера. Почти городского вида старик, в поддевке на меху и шапке, отороченной куницей, с ехидцей обращается к Ивушкину: «И надолго вы сюда?»
Навсегда! Тут, в степи вашей, коммуна будет.
С а м о й л о. Это как же… все будет общее?
И в у ш к и н. Все!
Испуганно раскрывает рот бойкая веснушчатая молодайка: «И бабы?!»
(Смеется.) Нет, это — врозь.
Л ю б а ш а (с притворной печалью). Вот жалость-то!
П е т ь к а. Почему ж?
Л ю б а ш а. А потому, что хуже, когда одному дурню достанешься.
Девчата хохочут. Петька гневно хмурится.
П е т ь к а. Вот что будет с вашей коммуной… как с этой лесиной… (Разгоняется и ударяет грудью жердь… но безуспешно.)
Толпа хохочет. Смеется и Любаша.
(Оглянувшись на нее, берет новый разгон — и снова конфуз. Тогда, уже в отчаянии, он бросается в третий раз на злосчастную жердь и ломает ее, но эта победа уже не может принести радости. Зло блестя глазами и утирая пот, хрипит, обращаясь к Любаше.) Приз, Любка!
Л ю б а ш а (упрямо). А может, кто еще толще переломит. (Помахивает вышитой рубашкой перед Петькиным носом.) Сама вышивала, сама и подарю, кто заслужит.
И в у ш к и н (смотрит на Любашу). Положите-ка мне!
Т о л п а. Ишь какой, питерский!
— Жидок против наших-то, степных!
С а м о й л о. Какую ложить?
И в у ш к и н. Такую, чтоб на приз. Рубашка мне понравилась.
Смущенный, товарищ Ивушкина тянет его за рукав: мол, зачем срамиться — но он словно не замечает, смотрит на Любашу, а та, на зависть всем парням и лютую злобу Петьки, широко улыбается Ивушкину, ободряя его. Устанавливая жердь на столбы, Самойло Петелькин чуть-чуть приналег на нее, и она треснула.
