Лейла смотрела на нее и слушала.
— Yalan soylemiyorum, — говорила Элиф. — Yalan soylemiyorum.
Она казалась сердитой, а может, огорченной. Когда Лейла наклонилась, чтобы заглянуть ей в лицо, Элиф вздрогнула и проснулась.
— Вот черт, — сказала она. — Мне так фигово.
Она села. Потом улеглась опять.
Послышались шаги; кто-то поднимался на гору. Лейла не решалась посмотреть, кто это. Может быть, это два типа, которые всю ночь пьянствовали и так и не смогли найти себе девчонку. А теперь искали, кого бы изнасиловать. Она села на корточки и прижала палец к губам. Элиф лежала как ни в чем не бывало, ей не хотелось никуда идти. Шаги приближались; послышались голоса: обычный разговор между мужчиной и женщиной.
Они прошли мимо.
— Элиф? — позвала Лейла. — Может, пойдем? А то кто-нибудь придет. Нам нельзя оставаться здесь одним.
— Я знаю приемы айкидо, — пробормотала Элиф.
— Хорошо, но все равно пойдем. Я не хочу оставаться здесь одна.
— Но я же с тобой. — Элиф закрыла глаза. Подводка синими пятнами размазалась вокруг глаз. На ноздре у нее была маленькая родинка.
Все-таки с Элиф лучше не ссориться. Сидеть здесь, рядом с нею — это честь, доверие. «Элиф, это было, когда мы с тобой вышли погулять ночью», можно было бы сказать потом при случае. И знать, что ты видела гордого воина спящим.
— Элиф, ты простудишься. — Она нежно потормошила ее. — Надо идти.
— Да-да-да. — Та поднялась и встала.
Они оставили позади знаки Змеюки; ее дом и ее танцплощадку, ее следы и два поблескивающих кусочка фольги.
Они шли домой. Солнце било в глаза. Чувствовалось, что теперь-то сон должен прийти.
— А что за мерзость тебе приснилась? — спросила Лейла.
Элиф пожала плечами и выпрямилась. К ней вновь вернулась ее привычная гордость, в глазах блеснул панцирь мрачной иронии. Она откинула волосы назад.
— Я уже забыла, — решительно сказала она.
Но Лейла не чувствовала себя разочарованной или обиженной. Беспокойное чувство в животе прошло. Кошмары Змеюки отступили.
Они шли домой, к остальным, в жилище для человека.
Они прокрались на свои места.
* * *
В человеческой постели, приготовленной заботливой мамой, Лейла лежала беззаботная, позабывшая о злых силах, недавно пробудившихся в ней.
Она почти уснула, и где-то на грани между сном и реальностью, где мы забываем свои имена, мелькнула еще одна мысль: «Змеюка, наверное, тоже спит, засыпает в той же самой тьме…
А что, если мои сны коснутся ее снов?» В глубине бесконечной тьмы сновидений, которая, возможно, одна для людей и гор, для росянки и тапира; для красавицы и чудовища.
