— Слушай, у меня дома три другана. Слушай, я встречаюсь с «Роситой». Слушай, в четверг меня повалил один турок, «Беяз», дешевый типчик, кислый до черта.
Богатых людей она обычно называла «кошельками».
Да, деньги. Наверно, лучше рассказать печальную историю про то, как мужик в пальто стащил у нее деньги из кармана. Правда, она сказала, что это случилось в «Ике», так как история про металлоремонтную мастерскую не имела к Монике никакого отношения.
Моника сделала вид, что поверила.
— Какая незадача, — сказала она, — мне как раз нужны деньги. А ты не можешь одолжить у мамы?
Как же. Мать даже не скрывала, что ничего не понимает. «Ведь у тебя были такие хорошие оценки, неужели обязательно работать музейной смотрительницей?»
— Ничего не выйдет, — заверила она Монику. — Она только опять растрещится. — И она передразнила мамину манеру говорить — умоляющий, но требовательный голос: «Кстати, когда ты снова выходишь на работу? Ты же не можешь бесконечно сидеть на больничном».
— А, точно, больничный, — сказала Моника, — ты же должна скоро получить по нему деньги.
— Да, я тебе сразу же их отдам, обещаю.
— Может, заодно купишь и газовый балончик? Я знаю одного парня, который может достать, если надо. А что, пригодится. — Она засмеялась. — На случай, если кончится «Рогипнол».
— Пойдем ко мне?
— Я не могу. Я жду Данне, он мне кое-что должен.
— Но сколько Патрик проспит, как ты думаешь?
— Понятия не имею. Позвони в медицинскую справочную. — Хохот.
Они немного посидели, поболтали о прошлом. Вспомнили историю с Хемингуэй — тогда Моника попала в психушку после попытки самоубийства. Это случилось, когда Моника переехала в Карлстад, чтобы начать новую жизнь, но никакая новая жизнь, во всяком случае в обувном магазине, куда она устроилась работать, не началась. И Моника позвонила из больницы и сказала: «Придется тебе позаботиться о кошке, поезжай забери ее, будь с ней ласкова».
И она, конечно, как настоящий друг, поехала за проклятой бестией, а Хемингуэй в поезде выла всю дорогу своим особым сиамским воем, так что ей пришлось пересесть в тамбур, а один англичанин, метра два ростом и с бронзовым загаром, остановился перед ней и спросил:
— What's in your basket — a baby?[4]
И она, безумно смутившись, ответила на своем лучшем, приобретенном в вечерней школе, английском:
— No sir (no sir!), it's Hemingway.[5]
Косая улыбка.
— Strange name for a baby[6].
— It is not a baby, it is my friend's cat[7].
— Oh! — Он проходит мимо, оборачивается, снова улыбается. — Perhaps you should call him Hemingwail.
