— Мы все здесь ожили, Ванюшка! — кричала она, как кричала бы после кораблекрушения, в котором она непременно должна была погибнуть, но каким-то чудом спаслась. — Ты ж гляди, что теперь открылось на нашем хуторе! Если бы не журнал и не Ефим Иванович… А теперь — смотри! И тут теперь все наши!
— А возвращаются? — спрашивал я. — Труболетовцы возвращаются?
— Работают, Ванюшка! Работают! — кричала Пащенчиха, сверкая глазами, и удивительно: в этом сверкании почти не была заметна ее раскосость. — Ты ж гляди, что тут у нас творится! То ж были бурьяны, волки уже выли. Думали, все, конец, хутору. А теперь — видишь?
«Да! Повернулось по-настоящему!»
— Тут теперь у нас и отрадненцы, и с Сибири, и с Урала, и из Москвы, и из Армении, и откуда только нету, — говорила присадистая женщина с раздувшимся, но знакомым лицом; и я никак не мог вспомнить, кто это: Пезиха, Суриха или Маливанова.
— Да прямо как во сне! — сверкало вокруг из улыбок; и в общем хоре голосов я расслышивал грубый, трубный голос тети Насти Мошички, знаменитой у нас тем, что порубала кресты на кладбище в лютые морозы:
— Куда там? Думали, все, а теперь — и не поверишь! — И не сводила с меня глаз, подперев щеку рукой и поддерживая эту руку другою под локоть.
— А возвращаются? Наши? — добивался я.
— Да кто и вернулся. Великова Анна вернулась. Ей повезло: она свою хату купила. Она там и живет, на своем месте, наспротив нас. Ей посчастливилось. А я свою и не продавала. Слышь, Ванюшка? Я свою и не продавала.
— А уезжали куда?
— Да где только не была! И в Грузии, в Ачимчири, чай собирала. И в Сочах, мыла посуду в ресторане.
— А еще кто вернулся?
— Приходькины. Эти Швецову купили. Швеца ж посадили. А Швечиху сын взял, Никита-черт. Гусь Петька вернулся. Литаша. А кто и не вернулся, так тоже тут работает, из Отрадной возят. Всем дело есть. А то прямо занехаили наш Труболет — куда: и неудобно, на горе, и далеко, и ненужный.
— Не перспективный! — бросил кто-то.
— Да то ж, — прогудела из своего горюнящегося положения Мошичка, — сначала школу закрыли, потом Совет, потом почту, потом из колхоза бригаду сделали, потом и бригаду перенесли.
— А было ж два колхоза, — кричала Преграденская, — на той стороне и на этой. Слышь, Ванюшка?
— Да. Было два колхоза. А потом и бригаду убрали. Слили с Эстоновкой и Покровским. Совсем было скоренили, — говорил кто-то знакомый, но я также не мог вспомнить, кто это был.
— А за пыль! За пыль! — толкала Преграденскую тонкая и сухая, как жердь, Гусиха; и Преграденская опять вскинулась, вспомнив:
