— Хосе хороший парень, сеньор, — наконец-то заговорил отец Лимаза спокойным умиротворяющим тоном. — Могу вас в этом заверить — ведь я знаю его с рождения.
Взволнованный этими словами, Николас, вытянув шею, смог увидеть часть склонившейся в поклоне фигуры заступника Хосе. Сердце его упало. Старый священник в порыжевшей сутане с пятнами от еды спереди, с нелепым зонтиком, в растрескавшихся грубых сапогах с засохшими на них комьями грязи имел вид очень неубедительного адвоката. Его простое лицо, желтое и морщинистое, портил багровый нарост в углу губ, из-за чего он говорил половиной рта, что делало его речь довольно неразборчивой.
— Я крестил его, сеньор… Дал ему первое причастие… Руководил конфирмацией…
Эти избитые слова, произнесенные таким чучелом, повергли консула в ярость.
— Крайне трогательно, — саркастически фыркнул он. — Вы отлично подготовили его к преступной жизни.
— Все мы грешны, — сказал священник, ничуть не обидевшись и не сводя мягкого взгляда с лица консула. — Но я и в мыслях не могу допустить, что Хосе вор.
— Значит, мои драгоценности растаяли в воздухе?
— Ничего невозможного в этом нет. И более странные вещи случались под небесами.
— Как же небеса допустили, что запонки оказались в его кармане?
— Да, сеньор, это прискорбный факт. Но Хосе уверяет, что не клал их туда.
Харрингтон Брэнд презрительно усмехнулся.
— Ему трудно будет убедить в этом судью.
— Несомненно, сеньор. Но не мы его судьи. — Он помолчал, словно бесхитростно предлагал располагать им и его скромным опытом. — Я не верю, что Хосе виновен. Но, даже если это так… Если он совершил этот ужасный, глупый проступок, разве не будет высшим милосердием простить его?
— Вы меня за дурака держите? — жестко ответил Брэнд, проникаясь мстительным чувством к этому старому идиоту. — Он украл у меня чрезвычайно ценные вещи. Некоторые из них — перстень с сапфиром… часы, полученные мною от посла Швеции, да только эти два предмета — уже невосполнимая утрата. И я должен, ни слова не говоря, позволить себя ограбить?
— Несомненно, сеньор, утрата ваша может быть велика. Но не выше ли цена человеческой души? Говорю вам, я знаю Хосе! Если его отправят в тюрьму — его, так любящего свободу и простор — даже не знаю, к чему это может привести… в его состоянии…
— Меня это не касается.
— А есть еще и другие слабые и беззащитные существа, — не испугавшись, мягко настаивал священник, как будто уговаривал упрямого ребенка, — о которых тоже надо подумать, они, в чьей невиновности никто не сомневается, будут ввергнуты в печаль и нужду, если вы не смягчитесь. Вы ведь знаете, что на содержании Хосе находятся его сестры и мой друг Педро…
