— Ты хороший мальчик, — продолжала она. — Ты не расскажешь синьору Брэнду?
— Не расскажу, если не спросит, — хрипло ответил он.
— Вот и хорошо, — она слегка пожала плечами. — А теперь пойди умойся.
Николас поднялся к себе, торопливо умылся, почистил зубы и сменил рубашку. После этого он почувствовал себя лучше, но, хоть его кожа больше не была грязной и жесткой, из зеркала над комодом на него смотрело печальное и задумчивое лицо. Ему казалось, будто он — не он, а какой-то чужой мальчик. Он больше не мог оставаться в этой комнате, которая, дав ему вожделенное убежище, тоже стала чужой, осквернившись зловещим ужасом прошлой ночи. Он снова побежал в сад.
Все утро он провел рядом с Хосе, почти не разговаривая, не проявляя интереса к его работе, то и дело украдкой поглядывая на фасад виллы, туда, где окно буфетной, как пустая рама, готово было вместить гладколицый ненавистный портрет. Хосе тоже помалкивал, по его насупленным бровям и сжатым губам было ясно, что он не намерен отнестись легкомысленно к создавшемуся положению, а еще он, похоже, был озабочен теми неприятностями, которые это сулит ему лично. Он тоже время от времени поглядывал в сторону дома.
К часу дня дворецкий еще так и не появлялся. Магдалина позвала Николаса обедать, ему не хотелось идти, но выражение лица Хосе, требовавшее и от него такой же твердости, не позволило ему уклониться. Он, впрочем, заметил, что пока он был в доме, его друг не отходил далеко от окна столовой. Даже когда Николас к нему вернулся, Хосе оставался довольно близко к вилле, стоя на четвереньках, он молча и бдительно пропалывал гравийную дорожку.
В три часа парадная дверь распахнулась, и на крыльцо вышел Гарсиа с непокрытой головой, в одной рубашке, брюках, и веревочных туфлях на босу ногу. При виде врага Николас чуть из кожи своей не выпрыгнул. Дворецкий был бледен и угрюм, казалось, он не вполне проснулся, коричневые тени вокруг глаз и на лбу выдавали невыразимую злобу. Он проковылял к одной из колон и, обхватив ее рукой, чтобы не упасть, часто задышал. Хосе тем временем поднялся на ноги, и, полуобернувшись, Гарсия увидел садовника и Николаса. Он не шевелился, Хосе тоже, они смотрели друг на друга, и Николас всеми своими натянутыми нервами ощущал, что между ними идет молчаливое сражение. Не было сказано ни слова. Наконец дворецкий опустил глаза и, пробормотав что-то себе под нос, сплюнул, как змея, плюющаяся ядом, и, сойдя с крыльца, направился к каретному сараю. Минуту спустя Николас услышал, как он моет из шланга машину.
