Галина Сергеевна в этот момент была увлечена сравнительным анализом прелестей отдыха на Кипре и в Турции. Анализ этот проводила Виктория. Она говорила со знанием дела и все время упоминала о том, что Надюшке, ее дочери, не в пример больше понравилось в Турции.
— Хотя, знаешь, Галя, по деньгам практически одно и то же… Это только говорят — тут дешевле, там дешевле… А как приедешь, деньги летят направо и налево…
— Что? — спросила Галя, повернувшись к писателю.
— Я говорю — усугубим мы с Толей. Ты не против?
— Конечно, конечно… Толя, купите соку еще, хорошо?
— И сигарет, — вставила Надюшка.
— И сигарет. — Галина переправила мужу пожелание Нади, тем самым по привычке давая всем понять, что ЕЕ Толя исполняет только ЕЕ приказы.
— Пошли.
Крюков встал со стула. Его качнуло, но, проявив чудеса равновесия, он с некоторой даже элегантностью выбрался в прихожую. Журковский, нащупав в кармане бумажник, отправился следом.
Он был серьезно обеспокоен тем, что, по прикидкам, денег у него практически не осталось. Точнее, были, конечно, сто долларов, но это были последние сто долларов, на которые семье профессора Журковского предстояло жить как минимум месяц. Правда, должна быть еще зарплата в Институте, да и у Галины аванс, но эти деньги Анатолий Карлович не рассматривал как составную часть семейного бюджета. Они улетали за день, за два. Телефонные счета, квартирная плата, «за свет, за газ, за воду», как скороговоркой выпаливала Галина, заполняя квитанции, — все это съедало львиную долю официальных зарплат.
Может быть, у Крюкова что-то есть? Вряд ли. Писатель за последние годы не имел, кажется, ни одной публикации. Крюков — по мнению Журковского, «крепкий» писатель, то есть хороший ремесленник, умеющий оформлять свои мысли и, главное, способный создавать внятные и реалистичные сюжеты, — обладал чрезвычайно скверным характером.
Гоша всегда любил резать в глаза правду-матку или то, что ему таковой представлялось.
Он бесконечно спорил с редакторами, корректорами, на критиков же выливал такие потоки словесных помоев, что некоторые из них даже остерегались отпускать на счет Крюкова свои замечания — себе дороже.
Правда, после того как в стране восторжествовала свобода слова, а главное, свобода получать за это слово деньги, критики воспряли духом и некоторое время получали неплохие гонорары в толстых журналах за пространные критические статьи о творчестве Крюкова.
Однако это продолжалось недолго. Непредсказуемый писатель громогласно (использовав в качестве рупора два или три журнала, в которых его еще как-то терпели) заявил о своем моратории на любой вид литературного творчества. Он высказался в том духе, что в России наступил конец литературы и участвовать в карнавале бездарностей, в апофеозе безвкусицы и пошлости он не желает.
