Свет померк в моих глазах. Я уже видел себя в воронке комендатуры, увозящем меня на губу, оплакивая свой дембель в без пяти минут полночь тридцать первого декабря.
Но меня спас, как ни странно, тот самый стол, так понравившийся комбату: «Только в благодарность за прекрасный стол, который ты сделал, я тебя не отправлю на гауптвахту, но если через полчаса ты будешь в пределах города…» Я воспринял это как приказ и… Пуля меня вряд ли бы догнала. В мгновение ока я оказался за воротами части, в объятиях Оленьки, по совместительству моей бригадирши. Прощальная вечеринка, на которой присутствовали лучшие представители колбасного цеха и почти бывшие защитники Отечества, завершилась к вечеру следующего дня. Мы разъехались по домам, клятвенно обещая друг другу не прерывать завязавшейся дружбы. Но человек предполагает, а жизнь решает.
Судьба сложилась так, что я ушёл с «Ленфильма», но полностью порвать с «фабрикой грёз» я не смог. Здесь были люди, с которыми я разговаривал на одном языке. Здорово, когда тебя понимают с полуслова! Расставшись с киностудией, я вдруг понял, что она стала мне ещё ближе. Здесь я отдыхал душой. Однажды, как всегда после работы, я заглянул в студийное кафе. За одним из столиков сидели мои друзья. Я подошёл. «О, нашему полку прибыло, присоединяйся, мы как раз договор обмываем», – сказал один из них. Причина для «обмыть» была уважительная: Ершов взялся за очередную эпохалку. Этот режиссёр был известен тем, что делал фильмы исключительно по госзаказу, то есть агитки. Но даже их умудрялся снимать на самую низшую категорию. Например, кинофильм «Блокада» вообще хотели снять с проката, от полного краха спасла тематика ленты. На этот раз он взялся «изваять» подвиг челюскинцев. В процессе разговора я вспомнил о том, что мой дальний родственник был участником той экспедиции. Движимый самыми благими намерениями помочь, которые, как известно, ведут в ад, я, попрощавшись с друзьями, отправился в киногруппу. Там меня встретила давняя приятельница, которая отвечала за подбор актёров. Я ей рассказал, что жива ещё сестра моего родственника и, если надо, я могу её разыскать. Вдруг её воспоминания чем-то помогут. Её ответ поверг меня в шок. Она предложила мне сыграть моего родственника. «В уме ли ты, Яка? У меня же дикция, то есть полное её отсутствие, я камеры боюсь!» – «Не боги на горшках сидят (в смысле их обжигают), – был ответ. – Текста у тебя нет, будешь сидеть в кадре в общей группе. – «Но я же всё испорчу!» – «Такое не испортишь. Прочтёшь сценарий – убедишься. Положу я тебе по дружбе восемь рэ с полтиной, плюс пятьдесят процентов от репетиционных, это уж как водится. Вот тебе сценарий. Бороду не сбривай, уж больно ты в ней кондовый. Вот тебе договор, подписывай». Оказалось, что, пока я отнекивался, она втихаря уже составила договор. Подписал я договор – и обратно в кафе, к друзьям, которым я как бы между прочим сообщил о случившемся. Реакция была ожидаемой: гонца послал? И вот настал первый съёмочный день. Одели меня в костюм, затем гримёрная. После гримёрной повели меня представиться Ершову. Захожу в кабинет. В кабинете режиссёр беседует с Вельяминовым – он играет капитана парохода «Челюскин». Яка, обращаясь к Ершову, говорит: «Этот актёр будет играть Гаккеля». Я хотел обернуться, чтобы понять, о ком речь, но сообразил: это же я за Гаккеля, значит, это я – актёр. Дожил! Мой внешний вид режиссёра не устроил. Он приказал мне сбрить бороду и коротко постричься. Я вернулся в гримёрную. Меня подстригли, но тут встал вопрос, что делать с бородой. Гримёр – не парикмахер, у него для бритья ничего нет. То есть состричь бороду он может, а вот далее будьте любезны оперировать хозяйственным мылом, холодной водой и бритвой «Нева». Если бы эту пытку применял ШАБАК к арабам, заподозренным в причастности к терроризму, уверен, успех допроса был бы гарантирован. Но я не арабский террорист, поэтому, проклиная всех, самостоятельно сбриваю бороду, которую я берёг и лелеял одиннадцать лет. В конце самоэкзекуции я увидел в зеркале совершенно незнакомого мне перепуганного еврея. Он мне не понравился. Никакой солидности, интеллигентишка какой-то, подумал я. И вот я опять в кабинете Ершова. Там оживлённая беседа. «Простите, так пойдёт?» – спрашиваю режиссёра. «Что? Кто пойдёт? Куда? Вы кто?» – «Я Гаккель», – не совсем уверенно сказал я. «Вы?» – он улыбнулся, засмеялся, захохотал. Его поддержал Вельяминов, за ним – все, кто был в кабинете. Вельяминов хохотал до слёз, приговаривая «великая сила перевоплощения!». Я из уважения выдавил из себя кислую улыбку: мол, что с вас взять? Когда всё более-менее успокоились, Ершов спросил: «Вы актёр?» – «Он родственник Гаккеля», – вступилась за меня Яка. «Очень интересно, – сказал он. – Ну что ж, вы утверждены, скоро начинаем, идите в павильон».
