– Верю, – упрямо ответил я.
– Какая незамутненность сознания! – покачал головой Берлигер и предупредил коллегу: – Непременно отметьте этот момент в медицинской карте. Необходимо оценить, как скоро скажется лечение на пациенте со столь серьезным расстройством критического мышления.
– Непременно отмечу, профессор, – пообещал доктор, взял расческу и ножницы и принялся остригать мне волосы.
– Какого дьявола вы творите?! – возмутился я, но мой возглас попросту проигнорировали.
– Какой метод изберем на этот раз, профессор? – поинтересовался Эргант.
Берлигер бросил возиться с эластичными лентами с железными контактами, от которых к генератору уходил моток изолированных проводов, ненадолго задумался и решил:
– Электрическая стимуляция не дает должного эффекта, на этот раз попробуем магнитное излучение.
– Как и прежде, сосредоточимся на задней части средней фронтальной коры?
– Да, посмотрим, какие результаты даст подавление активности этого участка вкупе с более интенсивным медикаментозным воздействием.
Глаза слипались, лаборатория раскачивалась и тонула в сером мареве, но, прежде чем провалиться в глубокий сон, я ощутил, как на голову мне нацепили странную конструкцию из эластичных лент и железных блях, которую подготовил профессор.
Миг спустя я провалился в сон и вновь очутился посреди выжженной серным дождем степи, но едва неподалеку возник уже знакомый безликий силуэт, как реальность сновидения задергалась, перекрутилась и обернулась сотканной из электрических разрядов пустотой.
Меня начали лечить от самого себя…
Очнулся я под скрип расшатанного колесика больничной каталки. Но разбудил меня не этот противный звук, а сильный озноб. Пока пребывал в бессознательном состоянии, меня успели вымыть, и теперь больничная рубаха липла к мокрому телу, было холодно и неприятно.
Что именно послужило поводом для водных процедур, я не знал, но электрические разряды вполне могли вызвать опорожнение мочевого пузыря или кишечника.
Разряды! Я вспомнил о навязанном мне лечении и шумно выдохнул. Вот дьявол!
Дьявол! Дьявол! Дьявол!
Меня ведь так до смерти залечат! А если и не до смерти, из клиники точно не выпустят, вне зависимости от того, увенчается эксперимент безумного профессора успехом или нет.
Надо что-то делать. Надо…
Но пока все, что я мог, – это лежать на каталке. Еще мог дышать и моргать, говорить и слушать. Думать. Чего я не мог – так это встать и пойти. И даже воспользоваться собственным талантом был больше не в состоянии: морфий и лекарства лишили меня ясности мышления, голову словно затянул непроглядный туман.
