Сейчас это обстоятельство позволило избежать объяснений с бывшими коллегами, но в дальнейшем дорогая одежда могла послужить причиной самых серьезных неприятностей: попадавшиеся навстречу работники окрестных заводов поглядывали на меня с нескрываемым подозрением, а то и злостью. Еще летом ничего подобного не было и в помине, и оставалось лишь гадать, из-за чего произошло столь резкое обострение классовой борьбы.
Решив лишний раз не мозолить глаза представителям пролетариата, я свернул в первый попавшийся переулок и окольными путями пробрался к Слесарке – району частных мануфактур. В узких проездах сразу прибавилось грязи и мусора, стало попадаться еще больше людей, но одновременно я словно стал невидимкой. На Слесарке никому не было до меня никакого дела.
Оно и немудрено: добропорядочным обывателям тут делать нечего, и солидный господин мог оказаться либо жуликом, либо деловым партнером одного из местных дельцов. А здешние заправилы терпеть не могли, когда кто-то начинал совать нос в их дела. Да и частники классовой солидарности по отношению к заводским рабочим сроду не испытывали. Высокие идеалы равенства и братства тут были не в чести, значение имели только деньги.
Ночью шел дождь, дороги толком не подсохли, и, когда я добрался до конторы Рамона, мои туфли потеряли всякий вид. Отскрести комья грязи с подошв о железную решетку не получилось, лишь впустую потратил на это время, дожидаясь, пока кто-нибудь ответит на мой стук.
Я уже намеревался постучать вновь, но тут распахнулась калитка и на улицу выглянул невысокий паренек в рабочем комбинезоне, смуглый и черноволосый. Именно он изображал полицейского водителя, когда мы трясли индусов в поисках пропавшего бармена в мой прошлый приезд в столицу.
– Рамон у себя? – спросил я не здороваясь.
– Да, – ответил тот и посторонился, освобождая проход. – Он в конторе.
Я пересек двор и поднялся на второй этаж пристроенного к длинному складу флигеля, где и располагался кабинет моего бывшего напарника.
Рамон Миро сидел за столом и делал пометки в толстой амбарной книге. От происходившей из аборигенов Нового Света матери он унаследовал не только красноватый оттенок кожи, но и внешнюю невозмутимость, и все же при моем появлении не удержался от удивленного присвиста.
– Лео?! – озадачился Рамон, рассеянно приглаживая черные жесткие волосы, которые стриг коротко, на военный манер. – Что на этот раз?
– Ничего хорошего, – ответил я, и в черных глазах бывшего констебля мелькнуло раздражение.
