— А я думал, никого уже не осталось! — алебарда ткнула ее между лопаток, и Пума упала на колени.
— Сеньор Оливейра! — позвал человек с алебардой, — глядите, сеньор Оливейра!
Еще одна ведьма! Я поймал ее в ручье.
«И из них варят уху», — вспомнила Пума.
Из темноты появился приземистый толстый человек, взял Пуму за плечо и поставил на ноги. У него были веселые глаза и большой круглый нос. Огромной рукой он вытащил из ножен шпагу.
— А, впрочем, нет. Все будет не так! — он зажал шпагу под мышкой и стал копаться у себя в складках одежды. Своей лапой он выудил откуда-то монетку.
— Ну вот, ведьма! Бросим жребий. Если «орел», мы тебя сожжем на костре, если «решка» — тебе повезло. Я тебя просто заколю, — и сеньор Оливейра подбросил монетку вверх.
Страха Пума не почувствовала, на нее накатила ярость, и она ударила Оливейру по щеке. Голова его резко дернулась, съехала с плеч и, не удержавшись на пищеводе и дыхательном горле, глухо стукнулась о камни на берегу. Последнее, что видел в своей жизни капитан алебардистов дон Мигель Диего Оливейра, были цветущие поля майской сурепки родной Андалусии, отраженные в глазах черного медведя гризли. Серебряная монета с легким всплеском исчезла в ручье.
Пума поняла, что отряд разбегается. Он растаял и сгинул в темноте. Ночная мгла взяла к себе всех солдат, обезумевших от ужаса. Только священник, так и не узнавший, что лишился рассудка, стоял еще в зареве костра. Потом и он ушел.
Черное небо светило звездами, и страшный свет этот колебался в струях прозрачного дыма. И белая Полярная Звезда стала слепить ее и приближаться, и заняла все небо, и не было от нее спасения. И не осталось нигде и бледной тени, все стало белым.
И вдруг мягкая, теплая и сладкая волна тьмы потопила ее. И все исчезло. Ничего не стало…
Болела щека, жгло и дергало между лопатками, горели ноги, чесались ступни.
Пальцы правой руки распухли. Сжать руку в кулак было невозможно. В голове шумело, перед глазами плавали пятна.
«Где это я!?» — Пума вскочила и упала, не удержавшись на ногах.
— Хо-ро-шо-о-о! — сказал кто-то совсем рядом.
Пума потянулась к ножу. Руки не слушались, как чужие. «Поймали», — подумала она и потеряла сознание.
— Хорошо. Все у тебя, деточка, хорошо, — услышала она, когда опять очнулась, — просто замечательно. Солнце светит, птицы поют, — на лбу у нее лежала прохладная мокрая тряпка. Щека болела уже не так сильно. Рядом кто-то возился.
— Вот промою тебе укусы на ногах — станет легче жить, — сказал кто-то и стал бережно, но быстро протирать и мыть ей ноги теплым отваром. Пахло ромашками, как на лугу в ясный день.
