Я скинул верхнюю одежду и рухнул на ложе, раздумывая, как мне так половчее стянуть сапоги, чтобы не рухнуть на пол. Пока я размышлял, проблема решилась сама. Подключилась девка. Избавила меня от сапог и кожаных портков, поднесла ковш чего-то кисленького, приправленного травами, уложила в постельку, задула изложницу…
Мое сознание тем временем витало в облаках приятных, игривых мыслей. Моя прежняя позиция «не имать» ослабела. Девка пахла приятно и на ощупь была как раз такая, каких я предпочитаю в роли послевкусия дружеской пирушки. А почему нет? Мы ж в походе. Гудрун не обидится.
Темнота ласково обнимала меня. Я улыбался…
– Лыбится, сын нурманской суки! – проворчал мужской голос по-русски где-то в районе моего правого уха. – Что ты ему подмешала, Горёна?
– Порошка из дурманного корня, – отозвался, тоже по-русски, голос женский. – Ты же сказал: он должен заснуть надолго и проснуться в памяти. Он дорогенек, порошок этот. За щепоть ноготь серебра плачен.
Интересное ощущение. Я вроде бы понимал, о чем говорят. И вроде бы должен был насторожиться. Даже не просто насторожиться, а уже нащупать Вдоводел.
Но не делал ровно ничего. Мне было так спокойно, так хорошо. И тела я практически не ощущал. Я будто лежал в ванне с горячей водой в ленивой дрёме.
– За всё получишь сполна, Горёна, – пообещал мужской голос.
– А скоро ли, господин мой? – с заметным беспокойством спросил голос женский.
– Да хоть сейчас! – пообещал мужчина.
И в следующую секунду мое одурманенное сознание зафиксировало знакомый хрусткий звук, с которым хорошо отточенная сталь входит в бренное тело.
Женщина даже не пискнула.
Ненавижу, когда убивают женщин. Даже если эта женщина, судя по диалогу, опоила меня какой-то дурью.
Однако сейчас меня это почему-то не тронуло. Будто всё – не по-настоящему. Такая веселая игра. А вокруг – мои лучшие друзья.
Потом «друзья» мне вязали руки-ноги, а я только по-дурацки улыбался.
Время от времени мелькали мысли, что игра эта, может быть, и не совсем хорошая. А если вокруг друзья, то зачем им меня связывать? Но мысли эти тонули в патоке необъяснимого счастья.
– Зачем ты ее зарезал, Задорей? – спросил мужской голос. Другой.
– А затем, Шмыга, что не твоего ума дело, ешь тя опарыш! Нож не вымай. Это его, нурмана, нож. Пусть думают, что нурман ворожейку зарезал. А потом пропал.
– И зачем всё это, Задорей?
– А затем, – с раздражением пробасил первый голос, – что всё торжище видело, как нурман меня поганил. Как думаешь, на кого подумают, узнавши, что он пропал?
