– Скажи правду, Денни. Ты ведь иногда завидовал моей холостяцкой жизни. Равно как и я временами завидовал тому, что у тебя есть дочь. Семья, на грудь которой можно преклонить усталую голову, а? – он едва заметно махнул рукой и нахмурился. – Но теперь-то что с этим поделаешь?
Жалел ли он когда-нибудь, что не живет одиночкой, как Томас? Финч попытался представить дом, который прослужил ему так много лет, без прошлой кипучей активности, без звуков и запахов семьи, скоротечных детских травм, ежедневного общения, которое почти незаметно превращалось в привычки. Вот его жена расчесывает дочке волосы за кухонным столом, ее рука скользит следом за щеткой, разглаживая каждую прядь… Вот воскресное утро, и они втроем, семья любителей чтения, свернулись клубочками в креслах, так что лиц почти не видно за газетами или книгами… Клэр на кровати под одеялом, скрутилась рядом с ним чудесной запятой… Лидия в его кабинете по вечерам нависает над отцовским плечом, спрашивает о работе, которую он изучает, и ее дыхание с ароматом корицы согревает ему шею… Это – и еще так много другого – было его жизнью. Не приходило на ум ни единого момента, когда ему хотелось бы отказаться от нее.
– Знаешь, Денни, чем старше мы становимся, тем больше мне нравишься ты и тем меньше я жалую себя.
– Что-то ты ударился в сантименты. Наверное, джин закончился?
– Я серьезно.
– В таком случае, ты доказал то, о чем я всегда догадывался. Самые успешные художники полны ненависти к самим себе. Это твое откровение должно означать, что ты вступаешь в новый период творческой продуктивности, мой друг.
Губы Томаса натянулись в улыбке, он ненадолго закрыл глаза и ответил:
– Мы оба знаем, что я больше никогда ничего не нарисую, – он поднялся с кресла и пошел к серванту за графином. – Выпьешь со мной?
Финч похлопал себя по карману плаща.
– Я останусь верен трубке, если не возражаешь.
– Каждому свое орудие уничтожения.
Деннис чувствовал, что его и без того дурное настроение ухудшается. Атмосфера в комнате стала гнетущей.
– Итак, Томас. Ты что-то задумал.
Тот рассмеялся сухим, дребезжащим смехом, который перешел в кашель и эхом разлетелся по комнате.
– Ты всегда первым переходишь от любезностей к делу, Денни. Я ценю это. Да, я кое-что задумал, – он сделал паузу, и Финч забарабанил пальцами по подлокотнику кресла. – Что бы ты сказал, если бы я предложил тебе взглянуть на одну картину?
– Ты интересуешься каким-то художником?
– В этом художнике я, конечно, всегда был в высшей степени заинтересован. Это моя картина.
