На седьмом этаже Финч остановился и вытер платком лицо и затылок. Четыре часа дня, а у него уже нет сил. Он стоял перед дверью Томаса и гадал, почему не удосужился спросить о цели данного визита. В ответ на стук дверь отворилась. Занавески были задернуты, а в скудном дневном свете, который все-таки пробивался в комнату, кружили пыльные вихри. Потолок остался такого же бледного цвета слоновой кости, а вот стены за полтора года, что его тут не было, перекрасили в насыщенный гранатовый. Финч присмотрелся внимательней и понял, что краску нанесли прямо на обои, и она уже кое-где вздувалась и отпадала. Повсюду стояли кресла, превращавшие комнату в полосу препятствий. Когда глаза привыкли к полумраку, Финч заметил Томаса, сидевшего в мягком кресле у восточной стены в обрамлении спиральных обрывков обоев. Глаза его медленно открылись и закрылись, как у короля-ящерицы из комиксов. Вся его одежда была черной, за исключением шарфа на шее из шотландки в грязноватых тонах. И хотя Финч давно привык к внешности Байбера, сегодня она его коробила. Как его достала эта чертова манерность! В комнате определенно не хватало свежести – горячий воздух, отравленный запахами спиртного и пота, накатывал на Финча волнами, и он огляделся в поисках кресла.
– Денни! Заходи. Чувствуй себя как дома. Не стой в дверях, как какой-нибудь торговый агент, – Томас сузил глаза и подался вперед, как будто хотел в чем-то удостовериться. – У тебя не слишком здоровый вид.
– Я в порядке. Лучше не бывает. Но, боюсь, мне скоро нужно будет уходить. Ужинаю с Лидией. Они с мужем разведали какой-то новый ресторанчик.
Финч презирал ложь как в других, так и в себе, но эту отговорку выдал не моргнув глазом. Почву для отступления лучше готовить сразу. Он опустился в одно из небольших кресел и немедленно пожалел о своем выборе, сначала услышав скрип пружин, а затем почувствовав неприятное давление в бедро.
– Как поживает твоя дочь?
– У Лидии все хорошо, спасибо. Хотя она безбожно нянчится со мной, как с маленьким ребенком, – он умолк, понимая, как некрасиво по отношению к дочери звучат его слова. – Мне повезло, что она у меня есть.
– В самом деле, повезло. Не знаю, умеет ли кто-нибудь ценить свое счастье, пока не становится слишком поздно, – Томас печально улыбнулся Финчу. – Слишком поздно либо наслаждаться, либо пользоваться им, одно из двух.
Томас, как видно, был не в ладах с собой. Его руки теребили ткань на подлокотниках, и Финч поймал себя на том, что тоже нервничает. Он не помнил, чтобы художник когда-нибудь был таким растерянным, таким разбитым. Томас пробормотал что-то себе под нос и поднял глаза на Финча, будто удивляясь, что тот до сих пор перед ним.
