Вот он, объект желания, и я не хочу раздавить его одним ударом. Мне нравится как он трясется от страха. Его судьба в моих руках, он потеет, готовится к худшему. Он заранее согласен на все. Я наслаждаюсь его страхом, пробую, смакую, облизываюсь. Я сильна как лев, могущественна как инфанта в бантах.
Я счастлива. В моих руках безответная, слабая жертва, моя собственность, моя добыча. Она предо мной преклоняется. Я – исчадье ада. Я буду мучить ее за ее же собственный счет.
Потом я с улыбкой привожу девочку домой. – Спасибо, детка, – говорит мне ее мать, – ты меня так выручила. Я успела купить все, что хотела. Анник, скажи «спасибо и до свидания».
– Вам тоже спасибо, – отвечаю я, – только не могли бы вы платить мне больше, а то, знаете, ваша дочь все время шалит, за ней не уследишь. Мне так с ней трудно.
Я захожу за ней каждую субботу, и всякий раз придумываю новые испытания, новые мучения. Я веду себя как бывалый развратник на свидании с юной девицей. Я заранее готовлюсь к нашей встрече, изобретаю жестокие наказания, предвкушаю наслаждение, тайное, запретное. Так под видом благородной няни к бедной девочке является садистка.
– Ну, что, малышка, – говорю я. – Пойдем погуляем, развлечемся.
Анник с ужасом смотрит на меня, целует мать и молча следует за своей мучительницей.
– Сейчас ты у меня будешь есть платок, засунешь его в рот целиком, чтобы я тебя не слышала. Готова? Вот и славно. Нагни голову, не смей на меня смотреть, слышишь? Опусти глаза. Ступай осторожно. Если коснешься бордюра, я так тебе врежу, что мало не покажется, уродина. Утри сопли. На тебя все смотрят. Просто противно. Иди впереди, я не хочу, чтобы нас видели вместе.
Ее щеки распухли от слез. Она послушно смотрит вниз, потеет, шагает впереди меня. Погуляем, развлечемся! Ее мать так ни о чем и не догадалась. Пожаловаться на меня Анник не посмела.
Время шло, и мы привыкали к богатому толстяку. Он тоже привык жить с нами: спать на раскладушке в подвале и по первому слову нашей матери доставать чековую книжку. Он смирился с положением червяка, влюбленного в далекую звезду.
Он расслабился и вернулся к своим прежним привычкам: обжирался жареным картофелем, стаканами хлестал красное вино и, грузно опустившись в низкое кресло в гостиной, задирал штанину до самого колена и принимался смачно чесаться. Так и сидел, оголив ногу и выставив на всеобщее обозрение волосатую икру, покрытую прыщами. Мы оставляли его выходки без внимания: главное, что он платил. Он был наш «дядюшка», звал нас по именам, ворча, менял колеса на наших велосипедах, приносил на своей спине новогоднюю елку, дарил нам ножички, свечки, мотки веревки из своего магазина, учил завязывать морской узел и рубить ветки для шалаша.
