Дорожка к ближайшему дому лежит под нетронутым снегом – на сто ярдов у Брейди уходит пять минут.
Погонщик стучит в дверь и считает до шестидесяти. Пружинная защелка не сработала, и он, переступая порог без приглашения, даже в такой ситуации чувствует себя неудобно, вторгаясь в чужие владения.
В доме темно, и ему приходится щуриться.
Под посаженной в кадку елкой, на грязном полу валяются скомканные газеты – остатки Рождества.
На грубо сколоченном столе – нетронутые обильные блюда. Такое в тесном домишке из одной комнаты едят не каждый день – это рождественский обед.
Сайкс стягивает перчатку, дотрагивается до ветчины – холодная и твердая, как руда. Рядом стоит горшок с замерзшими в бульоне бобами. Кексы на ощупь скорее похожи на пемзу, чем на губку. Две зазубренные стеклянные ножки бокалов торчат вверх: хрустальные чаши раскололо замерзшее в них вино…
* * *
Погонщик возвращается к своему вьючному обозу, останавливается посредине улицы и, медленно поворачиваясь, чтобы его слова разнеслись по всем направлениям, кричит:
– Здесь есть кто-нибудь?
В огромной, равнодушной пустоши его голос и слабеющее эхо почти не слышны. Небо мрачнеет. Снег валит и валит. Церковь на северной окраине городка исчезает в метели.
До Силвертона двадцать семь миль, и его обоз вышел в путь еще до первого света. Мулам нужен отдых. Как и ему самому после проведенных в седле шестнадцати часов. Хотя перспектива провести ночь в Абандоне, в этой жуткой тишине, совсем его не радует.
Решив отвести животных в конюшню, Сайкс ставит ногу в стремя – и тут вдруг замечает что-то за домишками на южной окраине города. Он направляет Джорджа вперед, через глубокий снег между хижинами с декоративными фасадами, и, увидев, что привлекло его внимание, шепчет:
– Ну и дурень же ты старый!
Это всего лишь снеговик – тонкие ручки из еловых веток, сосновые шишки там, где должны быть глаза и рот, а на голове венок вместо короны.
Погонщик натягивает поводья, поворачивает Джорджа к городу и внезапно изумленно выдыхает:
– Господи Боже мой…
Он опускает голову, пытается унять гулко заколотившееся в разреженном воздухе сердце. Потом поднимает голову – девочка, на которую наткнулся его взгляд, все там же. Ей шесть-семь лет, она бледна, как призрак, и стоит в каких-нибудь десяти футах от него. У нее черные, как паровоз, волосы и под стать им угольные глаза – темные, радужки почти сливаются со зрачками и напоминают два мокрых камешка.
– Ну и напугала ж ты меня! – охает мужчина. – Что ты делаешь здесь, совсем одна?
