, и установленная там перемалывающая руду двадцатипестовая камнедробилка должна наполнять каньон глухим грохотом. Громыхание работающей машины – все равно что звон монет, и остановить ее могут только две вещи: Рождество и трагедия.
Он слезает с жеребца-альбиноса. Розовые ноздри коня раздуваются, его грязная грива смерзлась. Одноподпружное седло покрыто снежной коркой, его кожаная и тканевая части – мочила и чепрак – промерзли и сделались жесткими, как камень. Он знает, как успокоить животное, – растирает Джорджу шею, говорит с ним негромко и мягко, хвалит за хорошую работу и обещает теплую конюшню, корм и свежую воду.
Погонщик открывает сумку, достает пинту самопального вискаря, купленного в винном магазинчике в Силвертоне, и заливает в себя остаток – самогон обжигает пустой желудок ледяным пламенем.
По пояс в снегу он бредет к лавке и стучит в дверь. Лампы в заведении погасли, и большая плита в углу дремлет в отсутствие обычной здешней компании – рудокопов, больших любителей потолковать за табачком и кофе. Посетитель окликает хозяина, ступая по дощатому полу, проходит между полками, мимо сложенных штабелями ящиков и пухлых джутовых мешков с сахаром и мукой.
– Джессап! Это Брейди! Ты здесь?
Когда Брейди Сайкс выходит обратно из лавки, двенадцать мулов вытягивают сухие, жилистые шеи в его направлении. Он запускает руку в карман шинели, достает жестянку «Стар нейви» и кладет за щеку кусок табака, от которого его губы и десны за последний год окрасились в темно-багровый цвет.
– Какого черта? – шепчет мужчина.
Две недели назад, когда погонщик доставил сюда припасы, жизнь в этом шахтерском городке кипела вовсю. Теперь же, в сумерках приближающегося вечера, Абандон лежит перед Сайксом притихший и апатичный – улицы пусты, дощатые пешеходные дорожки заметены снегом, и нигде не видно ни одного следа.
Разбросанные по нижним склонам дома занесены по самые трубы, и ни одна из них не курится дымом, воздух чист и свеж.
К одиночеству Брейди не привыкать – в пути он нередко проводит по несколько дней кряду, один-одинешенек в диких, безмолвных местах. Но с этой тишиной все не так, здесь все обман. Человек чувствует исходящую от нее угрозу и с каждой секундой все больше проникается уверенностью: здесь что-то случилось.
Стена темных туч цепляется за пики скал, и вот уже снежинки ложатся на рукава его дождевика. Приходит ветер. Над дверью лавки звякают колокольчики. Скоро ночь.
Он идет по улице к салуну, в душе еще ожидая и надеясь нарваться на красотку-барменшу, Джосс Мэддокс, и получить от нее заряд восхитительного богохульства. Но в салуне ни души. Ни немой пианистки, ни хотя бы одного клиента… Не горят керосиновые лампы, не дышит теплом пузатая дровяная печка. В кружке на сосновой стойке бара замерзло пиво.
