— В последнее время он был очень нервным. Он ведь планировал завершить работу, понимаете?
— Насколько я знаю, у него не было планов на дальнейшую жизнь.
Адам ни с кем не делился своими планами. О них знала только Ева.
— Да, они действительно состоят в связи, мы видели его довольно часто. Но мы не можем сказать, что они планировали пожениться — он мог не появляться в нашей парадной месяцами.
Откуда брались месяцы?
— Ева не была близка с Лукой и вряд ли его интересовала. Они лишь раз работали вместе, вот и все. У него всегда хватало женщин.
Дошло до того, что адвокат отвел ее в сторону и попросил изменить показания.
— Понимаете, если вы и дальше будете развивать мысль об изнасиловании…
— Я не говорила об изнасиловании, я говорила о том, что он мешал мне выйти из погреба.
— Все равно — от сексуальных домогательств, за которые, кстати, никого не судят, до изнасилования не так уж и далеко. Дело в том, что это дает Адаму мотив. А мотив — это осознанное преступление. Вы понимаете, о чем я? Перестаньте его защищать, я прошу вас. Я постараюсь представить все как несчастный случай.
Но отпираться не было смысла — Ева не собиралась лгать. Показания ничего не видевших свидетелей сходились в одном: Ева была первой, кто указал на место преступления. Откуда она могла об этом знать? Как в том погребе оказались Лука и Адам? Хозяин мог подтвердить, что он сам отправил ее в погреб, чтобы она сделала снимки. Место преступления прочно связано с ней, и она должна говорить только правду. Ложь легко определить — гораздо легче, чем полагают те, кто ее придумывает.
Дело никак нельзя было выставить несчастным случаем.
Пятнадцать лет — и это еще не самая страшная мера. Ева ждала Адама, не зная, как ей взглянуть ему в глаза, зная, что она сгубила его жизнь. Пятнадцать лет — разве это справедливо? Где она — эта справедливость?
Никто не знал, что означала для нее та наполовину освещенная лестница. Никому не было никакого дела до ее ужаса. Об этом знал только Адам, и если бы она не рассказала ему о своем глупом детстве, то он не отреагировал бы так бурно. Но он знал, как сильно она боялась, и поэтому не смог сдержаться.
Все это ее вина. Почему же теперь платить должен он?
«Посадите меня в тюрьму! Посадите меня вместо него или вместе с ним, только прошу, накажите и меня тоже!»
Эти слова так и не прозвучали, но они отстукивали ритм в ее черепной коробке каждую минуту.
Ни к чему тешить жадную до зрелищ толпу. Панем эт цирцензес[1]? Как же.
