— Кто этот военный? — услышал Хенрик. Он почувствовал, что пальцы женщины сжали его руку, и это было приятно. Не успел он ответить, как она крикнула:
— Великий Фриц! Мне хочется его взорвать!
Дошли до перекрестка. Послышались голоса Рудловского и чернявой:
— Ay, ау! Пан Коних! Пани Анна!
— Здесь был магазин готовой одежды, — сказал Хенрик, показывая на дом с тяжелой солидной дверью. — Вероятно, второй этаж принадлежал его владельцу.
Дверь подалась. Внутри было душно — пыль и плесень. На лестнице лежало несколько оброненных пакетов. Паника, должно быть, была изрядная.
— Вы помните восьмое сентября в Варшаве? — спросил Хенрик.
— Я как раз об этом подумала…
— Здесь, в Грауштадте, тоже, наверное, все происходило ночью. Жители не ложились спать, не зажигали света, были слышны далекие раскаты орудий. Радиостанции передавали патриотические песни, в тусклом свете приемника люди двигались, как печальные духи. У диктора был трагический голос. Выступил Геббельс: «братья немцы», теперь все стали братья, братья немцы, уходите из городов, оставьте врагу пустыню, устроим второй Сталинград. Несколько десятков бульдогов из СД выгоняли людей на улицу, до последней минуты выполняя свою работу. «Вперед! Вперед!» Люди бросали свои квартиры, мебель, вещи, итог работы поколений, портреты близких, ночь ревела моторами, на улице громыхали сапогами те, из СД, бежим, пусть пройдет первая неприятельская волна, потом фюрер достанет из-за пазухи победоносное чудо-оружие, он столько раз был со щитом, а здесь так оплошал, нет, это невозможно, он что-то готовит, об этом все время говорит Геббельс, он сделает новый Сталинград, наш Сталинград.
— Подержите, пожалуйста, — сказал Хенрик, вручая Анне инструменты. И стал орудовать сверлом. На двери была табличка: «Хельмут Штайнхаген». Он всунул в просверленное отверстие загнутую проволоку и открыл дверь изнутри. Они очутились в любовно обставленной квартире не сноба или художника, но человека, который любил роскошь и удобства. Особенно выделялась спальная со светлой мебелью и пуховыми перинами, она свидетельствовала о том, что Штайнхаген жил удобно и приятно. Анна погладила шелк одеяла, потом легла на него и спрятала голову в подушку.
— Я сплю. Меня ничего не касается, — сказала она, мурлыча от наслаждения.
Минуту Хенрик рассматривал профиль, резко выделяющийся на фоне подушки, — опущенные крылышки век, нос, рот, потом скользнул взглядом по изгибу бедра. Черт возьми! Отвернулся, Попробовал открыть шкаф. Шкаф не поддавался. Потянул сильнее и вырвал дверцы.
