Вернулся спустя несколько лет. По инерции продолжил соблазнять твою мать. Я все еще пытался не менять себя, оставаться тем, кем привык быть – сволочным ублюдком.
Но жизнь подбрасывает сюрпризы, выворачивает наизнанку все планы. Твой отец влез в идиотскую авантюру, вляпался по самое не хочу. Охотники наступали нам на пятки, новой волны зачисток и повального уничтожения никто не хотел. Вмешательства Нейтралов боялись все кланы, а они вмешались бы, если нарушить маскарад. Тот самый Александр…ты должна помнить его, он любил твою мать до того, как сошелся с Ритой. Он и поставил условия Владу. И у того не было особо выбора.
Я никогда и никого не терял. Точнее, я потерял в свое время так много, что ни одна последующая потеря не вызывала во мне даже сожаления. Я испытал такую боль, после которой все остальное померкло. Я потерял мать, я убил своими руками любимую женщину и похоронил вместе с нерожденным ребенком. После такого больше нет жалости ни к кому.
Когда нам сообщили, что Влад сгорел я испытал потрясение. Мы не были настолько близки, чтобы я мог сказать, что убивался от горя. Я был именно потрясен и зол. Я жаждал крови тех, кто осмелились тронуть мою семью.
Но именно тогда я увидел чужую боль. Самуил. Он сходил с ума, а я физически чувствовал эту пытку. На меня впервые легла ответственность за братство и за клан Черных Львов.
И моя ненависть к себе стала темнее на пару тонов. Внутреннее ощущение, что получаю то, чего хотел и какой ценой. Какая-то косвенная вина в том, что происходит. Угрызения совести - это самые страшные муки. Никто не сожрет и не обглодает тебя изнутри, как ты сам. Я умел быть беспощадным палачом для других, но самым страшным палачом всегда был сам для себя. Все боялись Зверя, а его кормил и очень часто я кормил его собственным мясом.
И твоя мать…Убитая горем и потерей она потянулась ко мне. Это было естественно, как дышать. Я много раз думал о том, что произошло между нами и приходил к выводу, что мы были похожи на тех, кто выжил после стихийного бедствия и в ожидании нового апокалипсиса погрузился в то единственное, что помогло забыться – в секс. Во мне уже не было желания получить женщину мертвого брата, а она…она была настолько беззащитной, ранимой и мы шли на смерть. Я не осуждаю ее. Я могу осуждать только себя. Кобель во мне победил все угрызения совести. Мимолетная похоть, которая, как оказалось значила для нее намного больше, чем для меня.
