— Он был заложником в Пантикапее, — сказал Киний.
— Почему я никогда с ним не встречался? — спросил архонт. Он пожал плечами. — А может, и встречался. Они плодятся, как черви. И женщины у них такие срамницы — они вряд ли знают, кто отец того или иного их маленького отродья. Тем не менее это отличное мясо для войны, если нам придется ее вести.
Киний напрягся, но ничего не сказал.
— Что я попытаюсь предотвратить, трудясь в поте лица своего. — Архонт повернул лошадь. — Возвращаемся во дворец!
Клит устроил ужин в тот вечер, когда в Афинах почитают умерших и героев, и Киний выпил слишком много вина. Пил он много, оттого что ему предстояло выступить на публике. По настоянию Клита и с помощью Диодора и Филокла он подготовил речь, потом по просьбе Клита и гостей встал с ложа и прошел на середину комнаты, как делали политики, нередко обедавшие в доме его отца в Афинах.
— Граждане Ольвии, — церемонно начал он. Нет, такой тон не годится, особенно потому что его голос дрожит, и потому Киний улыбнулся, пожал плечами, потер бороду и начал снова: — Друзья и единомышленники! — Так гораздо лучше. — Я услыхал — совсем недавно и очень близко отсюда, — будто, став гражданином и назначенный гиппархом, отплатил за вашу доброту тем, что ввязал вас в безнадежную войну.
Все заинтересовались, но не более того. Молодые — например, Эвмен — не представляли себе, что такое война. У людей постарше была возможность сесть на свои корабли и исчезнуть — уплыть в Гераклею, Томис или даже Афины.
Киний набрал в грудь воздуха.
— Эта война не наших рук дело. Александр, мальчик-царь, которому я служил, стал мужчиной. Не просто мужчиной: он провозгласил себя богом. Он стремится покорить не только мидийцев — весь мир.
Киний, как актер, раскинул руки. Забавно, как возвращаются такие вещи. Киний не меньше десяти лет не упражнялся в риторике.
— Но, — продолжал он, — понять, что Александр вовсе не бог, кем хотел бы стать, можно, например, из того, что война по-прежнему требует людей и денег. Боги, я думаю, могут завоевать мир одним своим могуществом. Александр делает это с помощью сокровищ Персеполя[62] и живой силы всего греческого мира. Жадность к сокровищам, которые позволят и дальше вести войну, дорого стоила Македонии. Из сокровищ Персеполя не вернулось ничего. Ни крупицы сокровищ Вавилона не хранится в кедровых сундуках в казне Филиппа. Олимпия не купается в нильском жемчуге. Александр сжигает золото, как другие жгут дрова.
