– Лизаветта! Сколь долго можно страдать из-за пробелов в воспитании вашего супруга и его холопов? Уже не в первый раз наглое вмешательство прислуги в наши с вами светские беседы оканчиваются плачевным итогом столбнячного надругательства над моим организмом! Ангел мой, немедля поедемте кататься по моим дубравам и пажитям. Я умчу вас в светлую даль с нежным шелестом листвы в укромных гнёздах интимного разгула. Карета уже ждёт у заднего крыльца.
– А что я за ужином скажу любимому супругу? – ломая персты и пуская на бюст слезу, вскричала графиня.
– Обмолвитесь, что вы провели время в обществе подруги детства, делясь воспоминаниями о паломничестве в святые места или, на худой конец, сошлётесь на прощание с дорогим кузеном, отбывающим с оказией в Сызрань, – немедленно надоумил Эпполет.
– Но ведь придётся пройти через людскую, а это чревато оглаской среди черни, – резонно заметила графиня, впадая в размышление о соблазне и последствиях такового.
– О, мон шер, – проворковал соблазнитель. – Что нам молва при наших дружеских сношениях? Натужный гром средь ясного неба. А наиболее говорливым просто пригрозите самосудом на конюшне.
– Но ведь на дворе ненастье, а мне так не хочется мочиться, – из последних сил сопротивлялась разуму Лизаветта, накидывая вуаль на чело.
На улице шёл дождь, унылый дождь отлетающего лета. Тяжёлые капли глухо бились о стёкла окон и, нехотя скользя по ним, с покорной безысходностью устремлялись к сырой земле. В будуаре веяло тоской.
«Низменное наслаждение падением. Вот так и мы – бьёмся, устремляясь к чему-то возвышенному, а упадём, никто и не вспомнит, кроме обездоленных наследников», – грустно и не к месту подумалось князю, но вслух он бодро произнёс:
– Душа моя, карета укроет нас от осадков. Решайтесь же!
В экипаже было уютно, как за пазухой у епископа. Полутьма влекла к чему-то потаённому и первобытно-дикому, и князь, вспомнив своё неуёмное отрочество с вольными игрищами в кругу сенных девок, твёрдой рукой обнял плечи графини, позволив другой отправиться в увлекательное путешествие по телесным резервациям прелестницы.
Лизаветта трепетала всеми фибрами души, а когда игривая рука князя своими ловкими и в перстнях пальцами упёрлась в её мшистую поросль, окаймлявшую мягким орнаментом два сомкнутых и влажных лепестка не изношенного ещё бременем воспроизводства органа, она с великосветской непосредственностью прошептала:
– Ах, князь! А не поспешествуете ли вы моему бедному супругу на выборах предводителя местного дворянства на ближайшем собрании?
