Случаем метнул Джега глазом к печке и увидел, к немалому своему удивлению, восемнадцатую пару глаз. То были серые, выцветшие старушечьи глаза, подернутые печалью и лаской. Не отрывая глаз от говорившего сына, стояла старуха Чигунова, высоко подняв повязанную темным платком голову, строгая, как на причастии. Долго кипело в тот вечер горячее варево беседы в чигуновской избе. Разошлись за полночь. Перед уходом каждый крепко тискал руку Джеги и с простодушной верой заглядывал в его глаза.
Перед сном вышел Джега на крыльцо подышать воздухом деревенским. Посидел с минуту на ступеньках, сошел вниз на дорогу, посвистывая под нос. Тихо вокруг — пыль дорожная и та, росой примятая, лежала не шевелясь. Только на задах где-то собачонка тихонько скулила.
Поморщился Джега.
Откуда-то вдруг у самого тоскующий сосунок под сердцем отыскался. Прибавил шагу, уходя от докучливой песьей тоски. Не заметил, как очутился за околицей.
Дорожные колеи, чуть поблескивая, как змеи убегали в лесную чащу. «Куда они бегут?»
И сам себе поспешно ответил:
— В город.
Вздрогнул:
«В город?!»
А он было про него совсем забыл. Хотел повернуть обратно в деревню, да вместо этого присел на придорожный пень. Набежала истома, набежали мысли суетливые, набежала вдруг тоска. Вскочил.
«Будь ты проклята. Неужели не уйти от тебя?»
Проплыла перед закрытыми глазами белая комната, девичье лицо в блестящем овале зеркала. Поднялся с пня и, не разжимая рук, как лунатик, пошел тихо по проселку. Пройдет три шага, остановится, и опять пойдет. Снова вперед, и опять стоит. Потом, уже не останавливаясь, пошел. Только руки к груди прижал.
А потом зашагал ходче. Неотступно тянула лесная темь, в которой плясал, мельтешил тонкий девичий стан. Так дошел до старой сосны на перекрестке. Остановился было тут, прислонился к бурому стволу. Закричал:
— Джега, куда же ты идешь? Стой ты, Джега… От кого же ты ушел?
Потом рукой махнул и припустился бежать по тракту. Целую ночь маячила на пустынном шоссе одинокая лохматая фигура. Шагала, останавливалась, кричала что-то в темную глубь бора, размахивая руками и снова шагала без устали, оставляя за собой версту за верстой. Под утро в румяном зареве показался город. Джега почти вбежал в него. Ноги подкашивались, но он не останавливался. Улицы были еще пустынны, только старый Лаврентий, сторож кооператива «Северный Пролетарий», проводил заспанными глазами шатающуюся фигуру, спешившую нивесть куда в этот тихий дремотный час, и, презрительно сплюнув, проворчал:
