Унте ввалился в баню и сразу же нарвался на тех, кто колдовал над бутылкой. Завсегдатаи, они приходили сюда частенько, и какой-то острослов даже прозвал их «новыми римлянами». Унте сел, маленько подсобил старикам, сунул Гайлюсу пятерку, чтобы тот от Мармы принес еще бутылочку. А потом, когда и ее осушили, послал за второй. Разговор снова перекинулся на строительство фабрики. Унте безжалостно высмеял бредни про шелковичные леса, правда, сам факт существования таких лесов он не отрицал, но для выращивания шелкопряда они так же пригодны, как хвоя для кормежки скотины. Другое дело — тутовое дерево. Но его в наш край никакими калачами не заманишь: холодно у нас. Зачем же тогда трепаться о шелковой промышленности, работающей на местном сырье в Гедвайняй? Нужно тутовое и только тутовое дерево.
Ой, ракита, туто, туто,
на душе такая смута…
Лицо Пирсдягиса сияло, как надраенная старинная монета: видите, какой ученый у меня зять, он, братцы, не лыком шит и не скопидом какой; Моте Мушкетник и Гайлюс уверяли, что Унте правильно поступает, пробивая проект Дома культуры. Такой дом сделает честь всему колхозу. Между тем мастер Игнас Сартокас доказывал, что человеку приятно жить в окружении красивых вещей, и обещал своим резцом и пилочкой так отделать новое здание, что перед ним поблекнет и Епушотасский костел. Унте понял, хоть и был изрядно пьян, что Гайлюс бессовестно врет, у него только одна забота — выпить на дармовщинку, а вот Моте и Сартокас, те говорят от души, однако в их словах было бы меньше пылу, не будь водки. Как бы там ни было — Унте было чертовски приятно слышать слова одобрения, верить в то, что он слышит, обольщаться обманчивой надеждой и поднимать стаканчик за Петренасов проект. Одним словом, все шло гладко, складно и дружно. Он, наверно, и третью бутылку выставил бы, да тут нежданно-негаданно встрял в разговор Пирсдягис со своими злополучными овцами. Разве, мол, не говорил он, что придет время, когда колхоз отменит свой запрет на содержание овец. Правда, пятнадцать годочков запрет все же действовал, люди и вкус-то баранины позабыли, отвыкли от полушубков, но его, Пирсдягиса, пророчество все одно сбылось! Да как же ему было не сбыться! Разве можно овцу, полезную для народного хозяйства скотину, вывести как какую-нибудь заразную мушку? Слово за слово, и Пирсдягис договорился до того, что в позапрошлом году завел себе барана английской породы и что весной обе его овцы принесли от того «англичанина» по трое ягнят, из-за которых-де вся бригада передралась: каждому хотелось иметь такого ягненка. Нет, таких ягнят нигде ни за какие деньги не купишь, даже за золото. Но Пирсдягис за рублем не гонится, для него человек дороже, чем копейка. Поэтому-то он трех ягнят осенью зарезал, парочку себе оставил, а самого лучшего барашка отдал Унте. А мог за него пятьдесят рублей содрать, не меньше. Но сердце говорило: нет, зятю — бесплатно. Вот так.
