— Не будь ты самым близким моим другом, — пробормотал в припадке великодушия Гиринис, — я бы подох от ревности. Ты только, Ляонас, погляди, какая у тебя жена! Плясунья! Музыкантша! Не только как розан цветет, но еще и Герой Труда… Да и ты не лыком шит… Не лыком… А уж дети!.. У меня ну просто сердце замирает, когда вы все играете… Люблю тебя, старина… ей-богу… Начхать мне на твою должность, подумаешь: председатель апилинкового Совета… чиновник… Дай бог, чтобы все чинодралы были такими, как ты…
— Ладно. Послушаем вторую скрипку, — сдался хозяин, решив, что и впрямь пора что-нибудь сыграть, — пауза позарез нужна, может, Унте перестанет потягивать…
Гость сидел, уставившись неверным осоловелым взглядом на музыкантов, на своего племянника. Кястутис от волнения то и дело фальшивил (чувствовалась его несыгранность с другими), но в дядиных ушах музыка обретала неземное звучание, а музыканты казались ему настоящими ангелами.
Пой, гармонь, сестра веселья,
грусть-тоску мою развей… —
мурлыкал он не в состоянии оторвать взгляд от пальцев Ляонаса, ловко сновавших по клавишам. Когда же все-таки оторвал, тут же уставился на Руту, стоявшую чуть поодаль: черт побери, неужели я пою, а она своими грубыми натруженными руками, ласкающими контрабас, выводит:
Длинноногий, от души
польку-полечку пляши!
Рута лукаво улыбалась, удивительно красивая и молодая, хотя и была на шесть лет старше своего Ляонаса.
Нашелся бы у Унте хлесткий куплет и для барабана со скрипками, но на него навалилась такая тощища, что он и не почувствовал, как откинулся на спинку стула и дрожащим голосом заунывно затянул:
Рвитесь, треклятые струны,
прочь улетай, соловей!
Гибну, красивый и юный,
жертва жестоких людей…
— Либо мы играем, либо ты поешь, — предупредил гостя Ляонас Бутгинас.
Но Унте решил затянуть и второй куплет: пенье, видите ли, очень даже подходит к музыке.
Ляонас набычился, стукнул вдруг рукой по клавишам, сжал аккордеон и дал знак своей капелле: кончайте!
Вот тут-то и подкараулил Унте, как это всегда с ним бывает, когда на душе муторно, злокозненный дьявол… Дрянь! Да, да, ты, Ляонас, дрянь! Ты такой же зализанный ханжа, как мой брат Даниелюс!
Бутгинас, стерпев обиду, бросился защищать Даниелюса, но еще больше распалил Унте. Что за мир? Что за люди? Расплодилось их, как мошкары на болоте, а человека, с которым можно поговорить по душам, днем с огнем искать надобно… Куда ни глянь — подхалим, приспособленец, ловчила! Врут без зазрения совести в глаза, а сами думают, что правду-матку режут. К черту!.. Унте оставил недопитый кувшин, сплюнул сердито — и вон! Вышел и припустил по деревне. Кажись, еще куда-то заходил. А потом его, как ночную бабочку, приманил свет в окнах бани. Почему бы к Марме не зайти? Порой, когда слушаешь странные его речи, так и подмывает расквасить ему сопатку. Но при всем при том он мужик башковитый, с ним всегда найдешь о чем потолковать, да и рядом с ним, обломком жизни, мелюзгой, чувствуешь себя и крепче, и уверенней.
