– Ежели сыну поможешь, я в долгу не останусь, серебром отплачу.
– Рано пока об этом. Через два месяца появлюсь, сына осмотрю.
– Верю, полагаюсь на тебя.
Деревня по позднему времени уже спать ложилась. Пока Первуша по улице шел, свет в окнах гас. Вот и последний дом на улице. Первуша в калитку постучал. С крыльца спросили:
– Кого в ночь принесло?
– Дед Шигона, не узнал?
– Первуша?
Дед, как был в исподнем, трусцой направился к воротам, калитку отворил:
– Заходи, гость дорогой.
В избе лучина горит, да света от нее мало, круг в аршин едва освещает, а углы избы в потемках.
– Зоряна где же? Ужель спит?
– Да кто же в ее годы спит в это время? На гулянках, с парнями и девчатами. У реки собираются. Не слыхал разве – поют?
– Вроде нет.
– Что ты! За ней сейчас толпы парней ухлестывают! Первая красавица на деревне, проходу не дают.
– Вон как!
– Угостить бы тебя с дороги, да нечем, – вздохнул Шигона.
– О! Это я тебя угощу. Расстегай с белорыбицей.
– На постоялом дворе купил?
– Круче! Купец Нифонт угостил. Сына я его пользовал.
Первуша тряпицу развернул, на стол угощение уложил. Дед сыто навел.
– А второй Зоряне оставим.
– Непременно. С гулянок придет – проголодается.
Разговор прервался. Шигона уплетал за обе щеки расстегай, периодически вскрикивал:
– Ох, вкуснотище! Неуж каждый день такое едят?
Первуша сыт. На деда смотреть смешно и печально. Потому как человек досыта вкусной еды не ел. Первуша хорошо его понимал, сам иной раз голодал. Но деду благодарен был: он приютил его, поделился последним, что в избе было. Наевшись, Шигона на полати одеяло и подушку бросил.
– Повечеряли, спать пора.
А кто бы против? Ох, с каким наслаждением растянулся на чистой лежанке Первуша! Уже под утро скрипнула дверь, в избу тихонько девушка вошла. Быстро разделась, шмыгнула на печь, на лежанку теплую. Дед проснулся первым, по-стариковски не спалось.
– Зоряна, просыпайся, гость у нас.
– Ну, дедушка, дай немного еще поспать.
– Первуша у нас, мыслю – не надолго.
Шорох послышался. Первуша разговор слышал, сел на полатях, глаза продирал. В избе уже светло, солнце встало. Вдруг из-за печи к нему девица метнулась, в одной рубашонке. Обняла крепко, в губы жарко поцеловала, обдала запахом девичьего тела.
– Ты что же, бесстыдница, вытворяешь? – делано возмутился дед.
Зоряна отпрянула. Ба! Какая красавица! Лицо – только иконы писать, ни одного изъяна, тело налитое, крепкое. И знает же, что хороша собой, потому как парни роем вокруг вьются. Но знает, кому красотой обязана.
