Первуша доставленный лед в тряпицы уложил – да к местам переломов. Холод не даст отекать, боль утихомирит. Через время хозяин постанывать перестал – получшело ему.
– Ты откуда взялся, знахарь?
– Пришел из Ельца. У бортника живу.
– Это не ты ли медом торговал?
– Как есть я, с дочкой бортника.
– Так помер он зимой.
– Пасека-то осталась.
– Так ты родственник ему?
– Дальний.
Приврал Первуша, но не выгоды ради, а для пользы.
– Пойду я, хозяин.
– Погоди. А мне-то как быть?
– Лежать надо. Кости сломались, им срастись надо. Иначе хромать всю жизнь будешь.
– Коли знахарь, пригляди. А я в долгу не останусь.
– Тогда дня через три-четыре жди.
– Меня Шемякой звать, купечествую.
– Да я по избе уже понял. Прощевай, Шемяка.
– Авдотья, дай пирога знахарю. Человек помог в трудную минуту, ценить надо. Остальные-то разбежались.
– И вправду! Что же это я!
Авдотья в поварню кинулась, вернулась с корзинкой, внутри – в тряпицу завернутый пирог.
– Благодарствую, – кивнул Первуша.
На торг уже не пошел, расхотелось. Зато на хуторе подарок купеческий на стол выложил. Пирог свежий, рыбный да с приправами. Съели моментом. Уж потом Купава спросила:
– Где взял?
– Купчиха дала, Авдотья именем.
– Слышала про такую, но не видела никогда.
– Сам-то купец ногу и руку сломал, лошадь понесла, телега перевернулась.
– Лихо-то какое! А ты при чем?
– Так знахарствую помаленьку. Плохо только, трав нет.
– Полно вокруг, собирай.
– Э! Каждой траве, корешку – свой срок. Завтра по лесу пойду. Пособираю.
– А я меда три туеска накачала, – похвасталась Купава. – Жидкий еще, а пахнет!
– Будет что продать-обменять. На зиму себя пропитанием обеспечить сможешь.
– Себя? – голос Купавы упал. – А ты не останешься?
При последнем слове голос ее задрожал, на глазах слезы выступили.
– Хутор не мой, ты жить не приглашала. Кто я здесь? Непрошеный пришлый гость. Помог маленько, пора и честь знать.
Купава на колени встала:
– Не уходи, живи – сколь душе угодно!
– Поднимись! Негоже женщине в ноги мужчине падать. Чай, не князь я.
Купава зарделась, встала.
– Я при тебе хоть наелась досыта впервые со смерти тятеньки любимого.
Первуша девочку по голове погладил. Досталось сиротке! Одеть бы ее еще. В обносках ходит. Только где денег взять? У них даже полушки медной нет. А понева денег стоит, за мед ее не отдадут.
Каждые три-четыре дня он посещал купца. Нога и рука заживать стали, боли не беспокоили. Спустя две седмицы Шемяка по избе ходить стал, опираясь на два костылика, а еще через седмицу уже на одну палку прихрамывал. Но рад был, что передвигается. Лежать для человека деятельного – сущее мучение. Настал день, когда купец счел, что здоров.
