Досточтимому и боголюбезному господину Евсевию Иерониму, пресвитеру Вифлеемскому, Р., смиренный священник ***ский, – о Христе радоваться
Снова я о том, что меня заботит, – прости, что я никак не сойду с одного места, словно жду, когда дуб на нем вырастет: не знаю, что мне думать о словах аббата, должно ли послушаться его предложения. Удивительное зрелище увидел бы ты, если бы заглянул внутрь меня: там благоразумие жестоко бьется с тщеславием, и во время схватки они обмениваются обличьями, так что я уже не могу уследить, какой удар кому принадлежит. Аббат словно понукает меня шпорами Валаама, но многого я страшусь: меня, начавшего говорить, обличит скудость знания, меня осудит младенчество языка, на меня, как еще живущего, с презреньем взглянет современность. Перебираю свои прежние письма и не вижу в них решения: он хвалит, но я не хвалю. Не посмотришь ли и ты? Вот одно, писанное несколько лет назад: аббат после некоей беседы с нашим епископом, которого смущали слухи о десятине, спросил меня, что бы я сказал на его месте и какие доводы привел. Вот что я сочинил, от его лица обращаясь к епископу.
«Вышло, как мы слышали, распоряжение короля, дабы был переписан весь галльский мир и отягощена десятиною Церковь. Так исподволь войдет десятина в обыкновение, и единожды допущенное злоупотребление введет Церковь в постыдное рабство. Не замедли же, досточтимейший отец, в деле Христовом, да не будет связано у тебя слово Божие и достоинство Церкви не умалится; к тебе взывает Господь устами пророка Своего Иеремии: «Стань во дворе дома Господня и поведай всем градам Иуды все слова, какие Я заповедал тебе». Исполни свою службу, верни врученный тебе талант с лихвою и не ревнуй злокозненным: о епископах говорю, что окружают короля льстивыми речами, псы немые, не могущие лаять. Сквозь стадо льстивых зверей выйди на средину чертога: не страшись возмущения владыки, ни чела нахмуренного, ведая, что ковчег Господень пленяется и народ от меча гибнет, когда священник небрежет исправленьем сыновей; свободно приступи к нему с увещаньями, ибо где дух Господень, там свобода; не бойся ничего: разве немощна рука Господня, творившая великое во Израиле?
Не тогда ли более всего нужен королю разумный совет, когда его гневливость подстрекают языки льстецов? Панэтий в «Тускуланах» утверждает, что ни вождь на войне, ни господин в доме не могут важные дела совершать благополучно, если приступаются к ним в пылу неуспокоенного сердца, не представив себе всего дела прежде, чем его начать, по внушению здравого рассуждения. Прими заботу об этом деле, ибо паче всякого мирского убранства, и почестей, и славы и собственного благоденствия подобает ценить закон Божий. Царь Ахав, когда теснил его царь сирийский, рабов и рабынь, сынов и дочерей и всякое добро посылал ему, когда же дошло до повреждения закона, то хотя он был человек негодный во всем прочем, однако ради закона Божьего не устрашился опасностей брани. Избегай ласкательств, ведь мед угодничества не допускается в жертву Божию. Много во дворцах есть таких, кто рукоплещет государям даже и в позорных делах, полагая подушки под голову и пуховики под всякий локоть: пусть блюдется государь, дабы не услышать ему сказанного через Иеремию царю Седекии: «Обольстили и одолели тебя мужи миротворцы твои»! Когда в войске Ксеркса было кораблей и колесниц несметное множество и придворные ласкатели говорили ему, что ни море – столь великого флота, ни воздух – стольких стрел, ни земля своим пространством не вместит столь многих колесниц, в сем огромном воинстве один Демарат со свободным духом дерзнул сказать Ксерксу: «Побежден будешь самим собою, сломит тебя громадность твоего войска».
