«Не десятеро ли очистились, и где же девятеро? Ни один не нашелся, кто бы возвратился и воздал славу Богу». Древние афиняне, хотя негоднейшие в своих нравах, имели, однако, законы справедливейшие, так как по их установлениям неблагодарность наказывалась наравне с иными преступлениями. Попилий Ленат спасен был Цицероном, защищавшим его от смертной казни, когда же Цицерон, сенатом и Антонием приговоренный, был преследуем всеми, этот Попилий отсек голову того, кто за его голову вступился, и нес ее в сенат, словно из жестокой битвы – славнейшую корысть. Злосчастный, преступнейший и неблагодарнейший из всех людей тот, кто, на родном отце научась человекоубийству, отца отечества лишил жизни! Более всех обычно неблагодарны домашние, и опасны для благотворителя чрезмерные благодеяния, по слову Сенеки: «Малые деньги делают должников, большие – врагов». Что же? уподобимся Попилию, уподобимся Езекии, не воздавшему Богу за все, что Бог ему воздал? Да не будет! Если увещевает меня священная страница положить хранение устам своим, тем паче и помыслам; если запрещает следовать за толпою на зло, паче того – и указывать толпе стези зла. Да не будет, чтобы в самом потаенном помышлении я решился заподозрить благородную даму лишь потому, что ее познания выделяют ее среди прочих, и ради того, чтобы услаждаться этим подозрением, забыл бы о драгоценном убранстве ее нравов, ее усердном благочестии, кроткой стыдливости, учтивости с достойным, милосердии с провинившимся, ясном взоре, изящной беседе, а равно о благодеяниях, которые проливает ее рука на многих и на меня! И каким обвинением ее поразить, откуда привести свидетелей? В комнатах ее памяти, доставляющих своей госпоже достойные предметы для размышлений, искать примет греха или орудий дурного помысла? Поступающий так не обнаружит ничьей порочности, кроме своей собственной. Ты спросишь, зачем же я пишу это. Этим письмом, не столько тебе, сколько мне надобным – прости эту невежливость! – я лишь хочу поставить веху на месте, настолько опасном, что следует, завидев его издалека, к нему уже не приближаться.
Досточтимому и боголюбезному господину Евсевию Иерониму, пресвитеру Вифлеемскому, Р., смиренный священник ***ский, – о Христе радоваться
Пришел вчера к нам в замок человек, рассказавший, что перед Рождеством Господним, за день или за два, король Франции вернулся в свои земли. Он остановился в Ключе Эблаада, дабы совершить празднество, как подобает, а после этого непромедлительно отправился в церковь блаженнейшего мученика Дионисия, где священный собор вкупе с аббатом начали торжественный выход и с гимнами и славословиями ввели короля в церковь. И король совершил там молитву, простершись пред телами святых и благодаря Господа и блаженных мучеников Дионисия, Рустика и Елевферия за избавление его от столь многих и великих опасностей, и в залог любви возложил на алтарь богатый и прекрасный покров. А оттуда он отправился в Париж, и увидел его башни и ворота, коих не было прежде, ибо он дал это повеление перед самым своим отъездом в Святую землю, и люди, что вернулись с ним – а среди них были граф Ги и его старший сын – говорили друг другу: «Посмотрите, этот город стал как девушка, которую мать наряжает к приходу жениха: пригладит пояс, уберет ей кудри самоцветами, а в уши вденет жемчужные серьги; воистину, счастлив тот государь, для которого возводят такие стены»; а эту постройку довели уже до самой реки, и она закрыла город с севера. Жители Парижа, слыша вести о короле, вышли его встречать с великим торжеством, так что все кругом было занято толпою; старики, коим не помешали их годы, хвалили время, до которого им довелось дожить, когда христианская ревность свершает небывалые чудеса, а девушки, коим стыд прийти не воспрепятствовал, указывали то на оружие, то на корысти, добытые воинами, и спрашивали своих спутников, зачем это и как называется; и королю труднее было проторить себе дорогу среди людей, молившихся о его возвращении, нежели там, откуда он вернулся, пробиваться сквозь тех, кто искал его души. И король отпраздновал завершение своих трудов, а графу Ги оказал большие почести и позволил ему уехать в свои земли. Но там не было нашего господина, и среди тех, кто вернулся из паломничества, ни один не знает о нем и не может сказать, что с ним приключилось и жив он или мертв. Мы не поверили бы этому человеку так легко, если бы не получили тех же вестей иным путем.
