Ехали молча. Только сначала филины ухали. Я для бодрости им подражал, как когда-то в военные времена. Но Янкель цыкнул, чтоб не выделывался.
Ехали шагом.
Я заснул. Спал и думал. Может, про меня в Чернигове кому надо забыли или вообще в учет не приняли. А я тут шляюсь, людей баламучу. А если не ищут меня за немца, то остается только газетная установка на космополитов. Янкелевы опасения. Субботинские намеки. Ничего определенного.
Одно есть окончательное: Дмитро Винниченко и мой отец. И еще моя мама. Была она или не была? Куда делась? Почему не осталась при отце в больнице? Почему ее никто не видел после того, как она промелькнула на окраине Остра? Да и кто этот промельк видел? Неизвестность. И мне представилось в сонном состоянии, что нет и не было на свете ни мамы, ни отца, ни войны, ни газеты «Правда», ни Винниченки. И стало мне свободно.
От раскачки в подводе заболела каждая косточка. Я крутился. Толкал Янкеля. Он не обращал внимания словесно, но кнутом меня пару раз огрел. Через траву.
Наконец остановились.
Янкель скомандовал:
– Вылазь!
Перед моим взором обнаружилась партизанская стоянка. Землянка. Кое-какие строения на скорую руку. На скорую руку, а удержались за столько лет. И даже след от громадного кострища не зарос.
В кромешной тишине пели птицы, потому что начинался рассвет.
Янкель показал вокруг рукой:
– Тут будешь жить.
– Сколько?
– Сколько надо, столько и будешь. Пойдем в землянку.
Мы спустились.
В землянке сидела моя мама. Старая-престарая. Но точно она. Она ж не Гитлер, чтоб разводить двойников.
Она закрыла рот руками, и я услышал только тихий стон.
Вот что я узнал из ее пересказа.
Когда Айзик Мееровский послал их с отцом для срочного спасения колхозной животины, они постепенно быстро оказались в тылу превосходящих сил противника. Они скрывались по лесам и у людей. Но их рано или поздно выдали немцам.
Маме и папе повезло. Их не расстреляли сразу, а отправили в гетто в Боровичи. Там они пробыли долгое время – около восьми месяцев. Мама твердо запомнила этот срок, потому что она забеременела уже в гетто. По ее расчетам, в первый день пребывания.
Они с отцом словно сошли с ума в ту ночь, и, не сговариваясь, бросались друг в друга. Прямо на улице возле дома, из которого их могли видеть. Если не считать темноты.
Мама говорила:
– Нам не было стыдно. Нам совсем не было стыдно. Ты взрослый, и я тебе могу сказать про это. Ты понимаешь?
Я не понял. Мне стало неприятно, что родная мать передо мной раскрывает подобные подробности.
