– У тебя сидит один юноша… – начал Лось.
– А ты откуда знаешь, что он у меня сидит? – перебил Маркин, произнося слово «знаешь» как «жнаешь».
– Ко мне приходила его мать.
– Ко мне она тоже приходила, но я ее приказал не пускать. А твой юноша – юнкер, член контрреволюционной организации. Сегодня мы их всех ликвидируем.
Лось помертвел.
– Макс, я прошу тебя, во имя нашей старой дружбы.
– Ты просишь, чтобы я его выпустил?
Он произнес «выпуштиль».
– Ради твоей матери. Ведь у тебя тоже была мать.
– Замолчи! Была у меня мать или не была… Какого черта ты пришел сюда ковыряться в моей душе? Еще неизвестно, чем ты занимаешься у нас в тылу. Может быть, ты работаешь по заданию Савинкова и мечтаешь устроить у нас Ярославль… А вот я сейчас вызову коменданта, и он поставит тебя к стенке.
– Я уже давно разоружился.
– Ага! Осознал свои политические заблуждения? Так почему же ты не идешь работать к нам? Стал обывателем! Эх ты… А еще бросал бомбы в губернаторов.
– Когда-то мы дали друг другу клятву дружбы.
– Врешь. Я не давал никакой клятвы.
– Вспомни напильник. Может быть, ты посмеешь отрицать, что напильник достал я?
– Напильник достал ты, – смущенно пробормотал Маркин.
– Так подари мне жизнь этого мальчика.
– Заткнись! – крикнул Маркин. – Или я застрелю тебя на месте.
«На месте» он произнес как «на мешти». Он вырвал из кобуры наган.
– Уходи!
Кровь бросилась в лицо Лося. В нем заговорил старый боевик-эсер.
– Стреляй, подлец! – сказал он сквозь зубы. – Стреляй в своего товарища по каторге, если у тебя хватит совести.
Маркин швырнул наган на стол и опустил глаза.
Опустить глаза значило сдаться.
– Даешь слово? – спросил Лось. – Не обманешь?
– Мое слово железо.
На подоконнике продолжали сохнуть корки пайкового хлеба. По закопченному солдатскому бачку с остатками засохшей ячной каши ползали синие мухи. На куске газетной бумаги продолжали блестеть вещественные доказательства – золотые часы и бриллиантовая брошь.
– Но имей в виду, – крикнул Маркин вслед уходящему Лосю, – если ты еще хоть раз попадешься мне на глаза, я не посмотрю, что мы когда-то вместе были на колесухе. Мы враги.
Солнце заходило. Трудно дышалось. В кабинет уже начали проникать предвечерние тени. Перед глазами Лося все еще стояла убитая горем женщина. Он видел, как голого юношу с родимым пятном под лопаткой, со сливочно-нежным телом вталкивают в гараж…
Только он один мог его спасти. И он его спас.
– Он дал слово. Его выпустят, – сказал Лось Ларисе Германовне, которая продолжала неподвижно стоять на том самом углу, где он ее оставил, на углу под акацией, увешанной ремешками стручков.
