Перикл отступил от края помоста, чтобы ветер ненароком не столкнул его, и продолжил речь, глядя на Сократа:
— Афиняне! Ни для кого не тайна, что мы восхищаемся тем, что обладает несомненным величием. Истинным же величием обладает лишь то, чему повинуются люди и боги. И вот, как свидетельствуют Орфей[48] и Гесиод, души смертных и бессмертных повинуются любви и украшаются ею. И Бог и человек любят лишь то, красотою чего они восхищены. Все наши мудрецы, которых мы чтим и помним, были согласны с тем, что любовь есть желание красоты, стремление к красоте, к совершенству. Красота же и совершенство возникают из гармонии, из счастливого сочетания множества частей. В душах — по причине сочетания добродетелей, в телах — из согласия красок и линий, в звуках — из согласия голосов. Любовь к красоте является наставником и правителем всех искусств. Никакое искусство нельзя ни открыть, ни изучить, если нет любви к прекрасному. И вот этой любовью испепелялась душа Фидия! Он был средоточием этой любви, носителем необыкновенного, божественного дара, органом для постижения гармонии, орудием воссоздания её в образах наших богов. Что же сделали мы, убив его? — Голос Перикла дрогнул. — Мы сделали то, что противно божественным и человеческим установлениям: погубили жизнь великого человека и подвергли жестокому испытанию благосклонность наших богов к Афинам, быть может, в канун войны. Вспомните, чем похваляется Лакедемон: Дельфийский оракул гласит, что Бог будет с Лакедемоном.
Перикл помолчал, опустив голову, думая о том, что не тот победит в предстоящей войне, на чьей стороне будут боги, а тот, у кого окажется больше терпения и стойкости, ибо в войнах победа достигается не столько силой оружия, сколько духовным превосходством, превосходством экономики и финансов. Спарту можно победить только «измором».
— А между тем Афины, — продолжил речь Перикл, — и я никогда не устану это повторять — гордость и школа всей Эллады. Пример для всех прежде всего наше государственное устройство: Афинами управляет не горстка людей, как в Лакедемоне, а большинство народа, и потому наш строй называется демократией; в частных делах все равны по законам; мы оцениваем людей по их достоинству и личной доблести, а не по принадлежности к какому-либо сословию; мы живём свободно и не нарушаем законы не из страха, а из уважения к ним; Афины открыты для всех; мы развиваем нашу любовь к прекрасному и наукам, и тем самым совершенствуем себя и мир. Прекрасное и разум, афиняне, накладывают печать на всё, чем бы мы ни занимались, всему придают совершенство и побуждают следовать за истиной. И вот Фидий, о котором я скорблю вместе с вами, прибавил нашей душе и зрению нечто, чего не купишь, не завоюешь и не выпросишь ни у кого из смертных, — он был дающей рукой прекрасного божества!
