— Нет, — произнес он громко и тяжело вздохнул.
— Чего это ты так вздыхаешь, Михаил? — спросил Никита, вставляя в рамку нагана барабан.
— Тяжело жить, — сказал тихо Миша. — Очень тяжело.
— Это тебе-то тяжело? — удивился Никита. — Ты горя не видал. Вот пожил бы, как я, при старом режиме…
— Да мне какое дело, что вы жили при старом режиме. При крепостничестве еще хуже было, — раздраженно заметил Миша.
— Ты горя не видал, — повторил Никита. — Вам, молодежи, теперь только жить и жить… А вот раньше…
— Мне надоело это «раньше». Мало ли что было раньше! — перебил его Миша. — Слушай, Никита… — начал он и замолк.
— Чего тебе?
— Видишь ли… — и опять не договорил.
Миша думал: сказать, что вот сегодня на собрании стоит вопрос об исключении его из комсомола, и попросить Никиту, чтобы тот выступил в его защиту. Никита — рабочий, его любят ученики.
— Видишь ли…
— Да ты говори. Чего тебе?
«А вдруг он откажется и не пойдет… Или пойдет и еще выступит против. С него это может статься. Он сейчас такой стопроцентный. Хуже Аделаиды». И Миша с неприязнью посмотрел на Никиту и даже подумал о том, что вот он, Миша, два года тому назад для него так много сделал, а Никита неблагодарный…
— Посмотри, как машинка работает, — и Никита несколько раз щелкнул из нагана… — Завтра пойду в тир. Прошлый раз из семидесяти очей пятьдесят три выбил, — сказал он, приподымаясь и вытирая тряпкой большие руки. — Здорово работает! — Он щелкнул еще несколько раз, отложил револьвер и вышел из комнаты.
Миша посмотрел на наган и подумал: «Вот застрелиться — и никаких тебе унижений».
Патроны стояли на подоконнике золотыми столбиками. Миша взял теплый скользкий наган и зарядил его.
«Вот теперь нажать… Все равно рано или поздно придется умирать… Вот нажать… И никакие тебе Галузо… И никаких тебе неприятностей… Глупо стреляться. Не так глупо, как страшно. Я не боюсь. Вот нажму — и все».
За стеной старушечий голос убаюкивал ребенка и пел по-белорусски:
А у перепёлицы хлебца нема…
Цыц, мая, цыц, мая перепё-о-лица!
Безнадежная, тоскливая песня…
«Ничего хорошего в жизни. Только унижения. Оскорбления…»
А у пере-пё-о-лицы хлеб-ца…
«Зачем это мне? И всегда „хлебца нема“. Зачем мне страдания, когда я могу застрелиться? Застрелись, застрелись, застрелись!»
Послышались шаги Никиты.
«Скорей, скорей! Не бойся!..»
Цыц, мая, цыц, мая перепё-о-лица…
«Застрелюсь, застрелюсь, застрелюсь. Где тут сердце? Вот тут сердце».
Миша нажал курок, раздался выстрел…
Когда Миша пришел в сознание, то первое, что он сказал матери:
