И дал длинную очередь. Пламя затрепыхало в стволе.
У Мишки и Люськи рты раскрылись как по команде. Они смотрели на игрушку, хлопали ресницами и от восторга не могли вымолвить ни слова.
— Это вам, только…
Мне все-таки жаль было отдавать автомат.
— …только что вы мне за него дадите?
Черной пяткой правой ноги Мишка поскреб левую, задумался.
— Хочешь, Сень, мы тебе толстую жабу поймаем? В погребе у нас живет. Ей сто лет, она нашего папки старше…
— Брры…
— А хочешь, — выдавил он, запинаясь от волнения и жадности, — все свои наклейки отдам? Сто штук.
— А я куклу-голяшку впридачу. Мне папа из Скопина привез, — дрогнув голосом, предложила щедрая Люська.
Я сел на траву, положил автомат на колени, и близнецы присели на корточки, глазели на игрушку, как на какое-нибудь бесценное сокровище. Им не терпелось взять автомат в руки…
— Ну зачем мне, Мишка, — сказал я с возмущением, — твои наклейки от спичечных коробков? Даже двести штук не надо. И зачем мне, Люська, твоя кукла-голяшка? Что я — девчонка, что ли? Вот что…
Я на секунду поднял глаза к небу. Оно было громадным и синим, без единого облачка. Чтобы такое придумать?
— Вот что, — придумал я, — землю есть станете? По пригоршне съедите — ваш автомат. Станете?
— Станем, — храбро сказал Мишка, подобрал щепочку с травы и принялся ковырять землю.
— Станем, — неуверенно подтвердила Люська, пряча от меня взгляд. Зрачки у нее посветлели.
Мишка усердно ковырял спекшуюся знойную землю, а Люська терпеливо ждала, пока им по пригоршне наберется.
— Однако ты, братец, преизрядная скотина, — услышал я над собой громкий голос. Пророкотал он вроде с самого синего неба.
Вздрогнув, я вскочил, обернулся, автомат соскользнул на траву. Передо мной стоял огромный чужой дядька. Ростом он был с Кольку и такой толстый, что в его белый полотняный костюм можно было, наверно, впихнуть сразу пять Колек и меня впридачу. На кудрявых дядькиных волосах чудом держалась белая кепка с пластмассовым козырьком. Дядьке было жарко: зажав в правой руке огромный носовой платок, он обмахивался им, вытирал могучую шею. А из левой его руки падала на землю и терялась в траве тонкая серебряная цепочка.
— Подлость обижать детей, издеваться над животными, — сердито сказал дядька.
Наверно, я покраснел, не знаю, но язык у меня прилип к небу — это уж точно.
— Я не издеваюсь, я их волю воспитываю, — через силу сказал я, — Не хотят, как хотят. Пусть берут за так… Берите автомат, агрессоры, не надо есть землю, — разрешил я Мишке с Люськой и пнул игрушку. Бывшая моя пластмассовая собственность задребезжала тоненько и ударилась о колодезный сруб.
