И вдруг я увидел Мишку. Взбивая голыми пятками желтую пыль, изо всех силенок бежал он к нам по дороге, и слезы горохом катились по его чумазым щекам.
— Сенька, — закричал он, — они у меня Пилигрима отняли!
— Кто?
— Там, загорают которые… Они убить его хотят.
— А ты их сам убей. Из автомата.
— Сенька, я правду говорю: они убьют его! — завопил Мишка.
Я увидел его зрачки, полные ужаса, увидел, как скривила рот Люська, готовая зареветь вслед за братом, и поверил Мишке.
— Бежим! — крикнул я. — За мной!
Честное слово, я не сразу понял, что они делали там, эти три парня, в стороне от других пляжников, прикрываясь ивовым кустом. Сидели на песке, подставив солнцу чугунные от загара спины, плечо к плечу сидели. Рядом с ними гитара лежала и транзисторный приемник наяривал песенку о том, как «умный в гору не пойдет, умный гору обойдет».
— Вот они, — показал запыхавшийся Мишка, а я и Пилигрима-то у них не сразу увидел. Только парни вдруг поднялись на ноги, и один из них щелкнул зажигалкой, а второй — он стоял спиной ко мне — тотчас бросил на землю какой-то трепыхающийся комок. И комок этот моментально вскочил на лапки, и, топко взвизгивая, метнулся в сторону от пляжа. Тут-то я и узнал Пилигрима. Это он бежал и, коротко привязанная к его хвосту серебряной цепочкой-поводком, моталась за ним горящая тряпка.
У меня сразу все соображение пропало.
— Фашисты! — закричал я. — Ублюдки! Сволочь поганая!
И бросился к тем троим, замолотил кулаками по чьей-то чугунной, непробиваемой спине.
Только не тут-то было, не на Кольку я налетел… Он обернулся ко мне — тот, которого я лупил. Взгляд изумленный, и нос здорово приплюснут, и челюсть квадратная, и уши к вискам блинами прижаты, а на шее медный крестик болтается. Обернулся и, гавкнув, взмахнул рукой.
Последнее, что я увидел, две узкие полоски — желтую и белую: песок и воду. И этих трех негодяев — они почему-то вверх ногами стояли. А потом, как в одной книжке написано, «свет померк у него в очах». У меня, значит.
…Кто-то лил мне воду на голову и не то спрашивал, не то внушал:
— Ты живой, парень, живой?! Ты живой, парень?
Я уперся руками в песок и попробовал сесть. Получилось.
Открыл глаза.
С мокрой рубахой в руках стоял передо мной на коленях Владик, полярный летчик.
— Ты живой, Семен Пастухов! — воскликнул он радостно и швырнул рубаху на песок. А у самого подбородок рассечен и грудь исцарапана в кровь.
— Где… они?
— Удирают. Ты сиди, а я догоню их. Милицин надо сдать мерзавцев.
