Мне теперь трудно сказать... Может быть, ему и удалось бы убедить меня... Я был в том состоянии неустойчивого равновесия, когда случайная гирька может решить дело. Тут сыграло роль одно влияние, противоположное Рольфсену.
Среди моих сотрудников был один человек... Его имя вам ничего не скажет... Довольно молодой, лет тридцати пяти. Несколько странный. Очень замкнутый и до крайности молчаливый. Нет, даже не то что молчаливый... Когда он говорил, он не смотрел на вас, а как будто следил только за своими словами. В глазах некоторых это придавало ему вид вдумчивого, серьезного человека, знающего цену своим словам. Откровенно говори, мне почему-то он был несимпатичен. Я чувствовал в нем что-то ускользающее, прячущееся... Но я убеждал себя, что я несправедлив к нему. Он был старателен, исполнителен. Инициативы в научных исследованиях он не проявлял, но был достаточно восприимчив к чужим идеям и даже мог их развивать - правда, в заданном направлении. Нужно сказать, что товарищи по работе не любили его, однако никто не мог объяснить причину этой антипатии. Я считал неправильным отрицательное отношение только на основе неопределенных впечатлений и потому всячески защищал его от других, как и от себя самого. Мне казалось, он был благодарен мне, и это нас как-то сближало... Хотя, конечно, о подлинной близости, о дружбе речи быть не могло.
Когда... я потерял сына... он первый выразил мне глубокое сочувствие очень скупо и немногословно, однако у меня не было оснований сомневаться в его искренности. В это страшное время он сумел стать человеком если не близким мне, то, во всяком случае, таким, который больше других находился около меня. А я чувствовал себя беспредельно одиноким... Он так же смотрел на события, как и я... Правда, я не слышал в его тоне негодования, ненависти, когда он говорил о фашистах... Да он и говорил о них немного. Но он тоже был убежден, что цивилизация идет к неизбежной гибели, и находил, что я прав в своем намерении уйти от мира... Я ему открыл свою тайну, но не рассказал подробно, что именно намерен предпринять. Впрочем, он и не расспрашивал. А меня что-то самого, удерживало от окончательной откровенности с ним.
Странным мне казалось, что он, так же мрачно смотря на судьбу мира, как и я, не делал для себя какого-либо вывода. А меня он старался укрепить в решении уйти от людей. Конечно, если бы моя психика была в нормальном состоянии, я задумался бы над этим. Но я был так угнетен... Я не расспрашивал его... Так и осталась эта недоговоренность между нами... Можно сказать, он способствовал тому, что я окончательно принял решение.
