Остается Сэм Хьюстон. Это, кажется, подходящий кандидат. Мы обычно ладим, кроме тех случаев, когда он попадает под влияние Ламара. Сэм, пожалуй, годится.
Я услышала, как на заднем крыльце Виола звонит в колокольчик. Я насухо вытерла руки и лицо и пошла домой, обдумывая свой план.
Ужин проходит нервно. Мама все больше молчит; папа смотрит на меня с ужасом; Гарри глядит, будто я любопытный экземпляр, которого он раньше никогда не видел; Агги намеренно равнодушна. Братья, ясное дело, уже все знают и украдкой переглядываются над тарелками супа. Я сижу молча, голову опустила, украдкой поглядываю вокруг так черепаха то высунет голову из-под панциря, то спрячется. Один Тревис безмолвно выражает симпатию движением бровей. А дедушка и Джей Би, кажется, совсем не обращают внимания на напряженную атмосферу в столовой. Малыш заполняет непривычную паузу в разговоре болтовней о своих оловянных солдатиках — конфедераты хорошие, они убьют плохих янки, он как выстрелит из пробкового ружья. А еще он знает, как писать слово собака: САБАКА.
— Очень мило, дорогой! — рассеянно отзывается мама.
Сан-Хуана убирает со стола и нарезает вишневый пирог со взбитыми сливками. Ставит тарелку и передо мной, но тут вмешивается мама.
— Кэлпурнии десерта не давать. Она не получит сладкого еще две — нет, лучше три — недели.
Весь стол шумно вздыхает, услыхав о таком беспрецедентном наказании. Беспримерная жестокость, но как я могу протестовать?
— Попробуй от моего, Кэлли, — шепчет Тревис.
— Не смейте с ней делиться, — немедленно вмешивается мама.
Сую руки в карманы. Ламар преувеличенно громко причмокивает и, наконец, объявляет:
— В жизни такой вкуснятины не ел.
Выходка в его духе.
Я догнала Тревиса и Сэма Хьюстона на лестнице. Старший брат и младший брат, отлично.
— Сэм, — спросила я, понизив голос, — когда папа вернулся из Галвестона и подарил нам всем денег, сколько он дал тебе?
— Десять долларов золотом, а почему ты спрашиваешь?
— Просто интересно. А тебе, Тревис, сколько? Пять?
Младший братишка удивился. Его ответ ранил меня в самое сердце.
— Нет, тоже десять, но папа просил не болтать об этом. Он всем дал по десять.
— Всем по десять, — тупо повторила я.
Десять долларов старшим братьям, десять долларов младшим. Но не мне. Я оттолкнула мальчишек и убежала в свою комнату. Рухнула на матрас и залилась горькими слезами. Я оплакивала свою загубленную жизнь. За что мне такая несправедливость? Почему я обречена на неудачи? Еще поплакала над своим будущим. Над разбитыми надеждами, не успевшими расцвести, — а годы-то идут. Все от меня чего-то требуют, все подавляют.
