Она вернулась в магазин и через минуту вышла с набором спиц. По дороге домой я тащилась позади и делала вид, что с ними не знакома. Все во мне кипело, и жертвами моей ярости стали невинные комки грязи, которые я нещадно пинала. Мама и Агги продолжали беседовать о шитье и всяком таком, делая вид, что не замечают моего дурного настроения.
Я надеялась, что продолжения не последует, но, стоило нам добраться до дома, мама приказала мне идти в гостиную. Эх, не успела удрать.
— Сядь, — скомандовала она.
Я села.
Она протянула мне спицы, образец и клубок темно-синей шерсти.
— Набирай.
Я набрала первый ряд и принялась вязать.
Агги стояла на коленках на персидском ковре над выкройками блузок и юбок. Они с мамой наперебой обсуждали разные фасоны и на меня внимания не обращали. Ну и отлично. Я сражалась с образцом и билась с клубком шерсти. Я пыхтела и бормотала что-то себе под нос. Роняла спицы. Чуть не лопнула от злости. Но тихо. Больше всего на свете мне хотелось бросить это вязаное уродство на пол и с воплем убежать на реку.
Когда Виола позвала ужинать, я уже почти довязала одну малюсенькую перчаточку и с гордостью предъявила ее маме. Она поглядела на меня в ужасе. Агги зашлась от хохота — она издавала странные звуки, похожие на злобные крики чаек. Что такого с моей перчаткой? Посчитала пальцы — один, два, три, четыре, пять. И шесть.
После подобной незадачи меня стоило бы никогда больше не подпускать к перчаткам — но от мамы такого не дождешься. Мама просто понизила меня до варежек, а варежки — это всего лишь носки для рук. Уверяю вас, вязать перчатки — дело непростое, не всякому с руки (ха-ха!). Но варежки — проще не придумаешь.
А что до Агги — дружбы не получилось, и книг мы вместе не читали («Мне что, делать больше нечего?»). И волосы перед сном никто друг другу не расчесывал («Убери руки — ты только что трогала своего тритона!»). Сестры, которой у меня не было, из нее не вышло. Ну и ладно.
Ф. Кювье замечает, что все легко приручаемые животные смотрят на человека как на члена их собственного общества и тем самым следуют своему инстинкту стадности.
В один прекрасный день играю я на пианино, вдруг в гостиную врывается Тревис. Обычно его на музыку не затащишь. Моя аудитория состоит по большей части из мамы — и то в роли надсмотрщика, а не любителя музыки. (Должна сказать, когда моя учительница мисс Браун играет Шопена, особенно его ноктюрны, мечтательные и задумчивые, мама от души наслаждается музыкой.) Удивительно, что она еще не возненавидела Шопена навсегда, ведь я-то частенько фальшивлю, а мой стиль игры мисс Браун называет «механическим». Будешь тут механической, когда деревянная линейка норовит ударить тебя по пальцам, стоит лишь чуточку ошибиться.
