Слишком широкое историческое поле пригасило остроту личного неотступного вопроса: где "век вывихнул сустав", в какое мгновение приход волхвов обернулся избиением младенцев — метафизическая красота задачи повредила живой боли, но "Поклонение" не зря кончается нашей революцией и гибелью Романовых. И книжка вроде особняком, но и в самой середине дня.
А основной "корпус" (выразимся соответственно времени — чай, речь о прозе XXI-го века — куда теперь без "корпусов и нарративов") был посвящён как раз генезису революции, от которой мы всё никуда не денемся. Потому что всё "дети страшных лет России" по Блоку, и дети времени, в котором, по слову другого поэта, "мальчики иных веков, наверно, будут плакать ночью о времени большевиков". Так страшных или завидных? Кажется, что и читателю эта тема нынче дороже любых других изысканий, где первенствует хотя бы и высокая литература — куда денешь боль и живое родословие, как ни "надоела старина" и как ни "бредит старым новизна". Не старится старость и всё — вон уж революции-то сто лет, а мы всё никак её в плюсквамперфект не сошлём, всё нынешнее занозы из сердца вынимаем.
Откройте Бориса Минаева, его "Мягкую ткань" и сразу вспомните "Волхвов" — пригласили из Киева в Петроград умного доктора доказать "генетическую деформацию", вырождение рода Романовых. Интеллигентно хотят решить вопрос господа революционеры, по-европейски, вроде и не рады революции, да что сделаешь, надо Россию спасать… Доктор и сам бы готов поверить, да душу-то живую куда денешь? И "с одной стороны он не испытывал никакого сожаления, что всё это, наконец, кончилось, завершилось, оборвалось и полетело в пустоту, напротив, при виде этого омертвения огромного тела империи он испытывал что-то вроде восторга, какой-то радостной дрожи, а с другой стороны — он со всей очевидностью и непреложностью факта обнаружил, что человек этот ни в чём не виноват. И уж тем более не виноваты его жена, дети, врач, слуги и прочие те, которые находились под домашним арестом и ожидали своей участи". И так и будет рваться бедная мысль между двумя очевидностями. И не героя это мысль, а автора, автора. Вот послушайте, как задохнётся после вскрытия мощей княгини Ефросиньи Полоцкой тоже присутствовавший при вскрытии археолог, собеседник и друг главного героя. Послушайте, послушайте: "…ведь что такое случилось вчера, доктор, во время официального вскрытия, и что вообще происходит все эти дни — это просто раскопки, это археология, и не более, как и вся эта эпоха; уходя в прошлое, она оставляет всё больше и больше следов, культурных слоёв, которые надо изучать смотреть на просвет, каталогизировать, комментировать; любая деталь важна, ну, какой-нибудь там, я не знаю, совершенно дежурный момент, указ государя императора; ещё вчера тошнило от этой рутины, от этой надоевшей азиатчины, мы, император всея руси, а сегодня? — ого-го, как это звучит; все эти табели о рангах, казавшиеся такими скучными, камер-юнкер, паж, лейб-медик, товарищ министра, весь этот чудовищный язык, который буквально все ненавидели, всё общество, послушайте, вспомните, как он красиво, таинственно сейчас звучит, милостивый государь, о господи, это же чистая археология…".
