Очкарик споткнулся на полуслове, вздохнул; завязал с лекцией — и, наконец, спросил, как же мы будем вместе работать.
Договорились, что он приедет посмотреть библиотеку — через два дня, ночью. Он закивал, да, сможет, сможет, конечно! Я видел, что ведет очкарика страсть — его тянуло к старинным томам, как нарка к винту, как иногда тянет к бабе. А мелочи вроде того — чьи книги, откуда, почему ночью и насколько это законно — он лихо обходил с помощью элементарной лазейки: мол, сейчас в России книги находятся в гораздо более печальном положении, чем люди; они страдают, они никому не нужны — поэтому вывоз библиотечных экземпляров и раритетов есть дело благое, хоть и противозаконное. Но все это Сергей Соловьев объяснил мне потом…
А тогда, условившись с ним, я направился к дверям.
У самого входа в магазин сидел мой давешний пес. Ждал. Увидев меня, повел себя культурно: не бросился, не залаял, только посмотрел, наклонив голову, да хвостом вильнул. Мол, — вот он я. Ну, что ж…
— Пойдем со мной, так и быть, — кивнул я ему. — Только на Шарика не рассчитывай. Будешь Жуликом.
Так в октябре тысяча девятьсот девяносто четвертого появился у меня Жулик.
Апрель 1995 года.
Чернокнижник. Так теперь называла меня Москва. Прозвище придумал Кинг-Конг: «Ты обрушил черный рынок, Боря. Так что теперь твое имя — в анналах книгопродавческой истории. Чернокнижник — одно слово». Погоняло было звучным. Мне нравилось: Чернокнижник… Что-то таинственное, мощное чудилось мне в этом слове; что-то недоступное другим, мое. От Соловьева узнал о другом «московским чернокнижнике» Якове Брюсе. Колдун и почти Нострадамус, он вроде хранил в Сухаревой башне таинственную книгу Соломона. Единственное, что не устраивало меня в этом Брюсе, что он имел какое-то отношение к Англии и что его называли слугой царя и дьявола. Царям я не служил, а дьяволов, монахов и прочих загнал на антресоли и доставать не собирался.
Это было мое время — полет, гонка, нескончаемая игра, все козыри на руках. Я любил движение. Может, потому, что время от времени приходилось сидеть, но и тогда мысли гуляли на свободе — там, где не предусмотрено ни заборов, ни колючки. А сейчас движуха шла все время. Я понимал свое место: не туз и не король; всего-то — звено в сложной системе. Но, с другой стороны, — первое ее звено, начало, Чернокнижник…
С Соловьевым мы сработались: грузил он неимоверно, но дело знал. Несколько «Газелей» с книгами мы перевезли Кинг-Конгу. Тот брал, довольно потирая руки, платил сразу, хоть и немного. От Климова я узнал, как сводить библиотечные штампы, усовершенствовав его рецепт: синие кружочки с надписью «Библиотека Института Маркса-Энгельса-Ленина», или, если речь шла о совсем старых томах, «Библиотека И.Сталина» — исчезали бесследно. Кинг-Конг усмехался, рассказывал, что теперь мою добычу антиквары называют «Борины книги».
