Юноша добрался до развилки, о которой говорила Нури, после полудня. Потратив немного времени на раздумья, он свернул на тропу, что уходила левее. Эта дорога поросла густой травой, в редких залысинах которой виднелись следы бывавших здесь жителей лесной чащи.
Спустя пару часов ходьбы Фьорд услышал звучный женский голос, перекрикивающийся с мужским, и гулкое фырканье. Сойдя с дороги, он укрылся в зарослях, осторожно прокрадываясь поближе к источнику звуков. Несколько раз маг натыкался на натянутую паучью сеть, неприятно лезущую в глаза и рот.
Меж силуэтов деревьев штрих за штрихом вырисовывался дом из сруба в два этажа. У привязи перед входом стояли три существа, невиданные Фьордом ранее, время от времени огрызаясь друг на друга. У всех продолговатые узкие морды, с пастями ощетинившимися десятками зубов, короткие широкие уши и бегающие маленькие глазки; прогнутые под дорожными седлами подвижные длинные спины и четыре жилистые лапы. Седла были широкие и глубокие, с двумя парами стремян. Звери прижимались к земле, готовые сорваться в места в любой момент. На мордах красовались кожаные намордники с заброшенными на металлическую дугу на месте передней луки поводьями. Существа мели землю собачьими хвостами, ими же отгоняли мух.
Перед входной дверью пристроился навес, на котором, раскачиваемая ветром, шаталась вывеска «Таверна говорящей головы». Время от времени дощечка глухо постукивала о возвышающийся рядом деревянный столб, на верхнем конце которого скрипел заржавевший флюгер.
Фьорд перехватил сверток с вещами поудобнее и направился к входу в таверну. Вяленой рыбы надолго не хватит, а кто знает, сколько еще идти до города или деревни? Об этом, между тем, можно разведать в таверне.
Юноша остановился под болтающейся вывеской, окинул взглядом трех осклабившихся на него существ, усердно нюхающих воздух, и толкнул дверь. В своем селении он редко заглядывал в питейную, что кособоко стояла с краю, принимая в свои стены, как правило, только уставших горняков. Ее хозяин, тучный мужик и незадачливый маг камня каждый раз отказывался от предложения подровнять стены, заверяя, что в таверне важно ее содержание, а не панцирь, в котором она обретается.
Перегретый на солнце уличный воздух сменился душным нутром «Таверны говорящей головы»: небольшой зал с тремя радами столов и лавок — двух вдоль стен и одного по центру, за которым стояла широкая стойка, заставленная бутылями и кружками. Ставни были закрыты, и по помещению разливался тусклый свет лампы, чадящей под потолком в центре.
