Толкнув дверь (протяжно простонали ржавые петли), дун Абрахам вошел в портовую таверну. Гомон и гогот оглушили его, и он чуть не задохся от душного чада.
— Эй, ваша честь! — подскочил к нему пьяненький рыжий матрос, расплескивая вино из кружки. — Выпейте с нами! За морского епископа!
От хохота, вырвавшегося из матросских глоток, у дуна Абрахама заколебалось перо на шляпе. Он покачал головой, медленно пошел меж дощатых столов, скользя взглядом по лицам, не пропуская ни одного. Он слышал грубые хриплые голоса, обрывки пьяных разговоров вперемежку с руганью.
— Ну и что? — орал кто-то, потрясая кружкой. — Поднял на мачту все до последней тряпки, увалился кормой под ветер и удирай что есть духу! А если у мавров посудина поменьше, да сидит поглубже от награбленного добра — ну, тут тоже не теряйся! Навались с наветра, марсели на стеньги, забрось крючья — и режь, круши нехристей!..
За одним из столов спал человек, уронив курчавую седеющую голову на скрещенные руки, обнаженные по локоть. На правой руке синела наколка — изображение пресвятой девы с рыбьим хвостом. Дун Абрахам остановился, ухватившись пальцами за кружевной воротник. Потом решительно подступил к спящему, затряс его за плечо. Тот мычал, бормотал ругательства, не хотел просыпаться. И только когда дун Абрахам с сплои толкнул его в бок — поднял голову, вытаращил грозно глаза, — кто, мол, посмел разбудить?
— Здравствуй, Дуарте, — тихо промолвил дун Абрахам.
— А! Это ты… — кормчий Дуарте Родригеш Као громко зевнул. Потом сказал насупясь: — Убирайся отсюда… раз старых приятелей не признаешь…:
Дун Абрахам, звякнул шпорами, перешагнул скамью, сел рядом.
— Я не забыл тебя, Дуарте. Только в тот раз мне было недосуг…
— Не забыл! — Дуарте невесело усмехнулся. — Еще бы тебе меня забыть.
— Я поклялся тогда, Дуарте, что, если уцелею, никогда больше не выйду в море.
— Иди ты со своими клятвами, Абрахам… Я, может, тоже замаливать грех в монастырь пошел, только не вытерпел там… Дуарте нагнулся к дуну Абрахаму, заговорил хриплым шепотом: — А что же нам было тогда — подыхать с голоду? А того мерзавца-кухаря, что последние сухари жрал тайком, — за борт, морскому епископу на закуску? У него, клянусь святым Ницефоро, харчей и так хватает…
— Так-то так, — запинаясь, сказал дун Абрахам. — Но ты заставил меня варить…
— Ну, верно, заставил. Сунул тебе в руку тесак, пожаловал из матросов в кухари. — Дуарте хохотнул. — А у тебя был талант к готовке жратвы, ржавый ты гвоздь. Варево было хоть куда!
