Сказка о Старом Адмиралтейском Якоре | страница 6

От воспоминаний Старый Адмиралтейский Якорь отвлекла неестественная тишина. Он очнулся и увидел, что одет весь белым игольчатым инеем. Море молчало. Кусты над обрывом были голыми, трава пожелтела, поникла. Стекляшка вмерзла в прозрачную береговую закраину льда и по-прежнему светилась круглым зеленым леденцом. Белый камень лежал на прежнем месте так же твердо, как когда-то в крепостной стене. Только не было над морем чаек, и потому пасмурная даль казалась еще грустней и неприветливей. Да кусок дерева, что был когда-то днищем рыбацкой шхуны, исчез. «Уплыл куда-то. А может, кто сжег на костре и согрел озябшие руки», — подумал Якорь.

Через несколько дней завьюжило. С обрыва ручейками сползала поземка. Берег замело снегом. Укрытый мягким сугробом Старый Адмиралтейский Якорь снова впал в забытье.

С разными людьми довелось встречаться Старому Адмиралтейскому Якорю за свою долгую жизнь. Видел он и важных строгих капитанов, и щеголей штурманов, и горластых боцманов, и работящих матросов.

Но больше всех запомнился ему молодой матрос Тихон Ломов с корабля «Афанасий Никитин». Он всегда разговаривал с ним, как с живым. Придет, бывало, на бак, где всегда лежал Якорь, сядет рядом и поздоровается: «День добрый, Якорь Петрович! Как ночевали? Хорошо? Ну и добро».

Достанет матрос из-за пазухи книжку и, шевеля губами, начнет читать шепотом. А то, бывало, Тихон рассказывал ему: «Мы с тобой, Якорь Петрович, вроде бы братья. Вкалываем не за понюх табаку: ты — на дне, я — на палубе. Судьбина у нас одна — горемычная. Вот думал, соберу деньжонок, куплю отцу лошадь. Околел у него прошлым летом мерин. А как быть одесскому извозчику без лошади?.. Ан — шиш! Помнишь, унес шторм ящики с чаем?.. Кто виноват? Матросы! Еще год задарма горбить будем. — Глаза Тихона делались холодными, как зимнее небо. — Вчера штурман в зубы дал. А за что? Да ни за что. Чья власть — того и верх. Это он называет — развеять скуку. А ответить нельзя. Ни-ни… В трюме сгноит. Вот она, наша матросская правда. Сопи да молчи».

Шел пароход по морю, и человек поверял Якорю свои больные думы: «Ничего, ничего… Придет наша правда, наступит наш праздник, Якорь Петрович. Не так еще подеремся. Не в зубы, а под дых бить будем.

Икнутся им наши синяки и мозоли»…

Беседы эти обрывал сиплый голос боцмана:

— Тихон, собачий сын, на вахту! Опять книжку мусолишь?.. Грамота-не швабра, не накормит. Валяй делать приборку!

Тихон запихивал книжку под рубаху и убегал.